— Значит, вы где-то в провинции живете?

— Нет. Что ты. Я в Испании обосновался. Даже гражданство получил.

Мать фыркает. Я вскидываю взгляд. Почему-то меня удивляет буквально все, что отец рассказывает. Вот уж никогда бы не подумала, что мой родитель будет жить за границей. Сами-то мы нигде, кроме Израиля, не бывали.

— Выходит, вы проделали долгий путь.

— Ты моя единственная дочка. — Отец пожимает плечами и поворачивается к матери. Надо заметить, на нее он смотрит так, что даже моя бесстрашная маман начинает ерзать. В этот самый момент он не кажется ни низким, ни плешивым, ни худосочным. Очень… Очень тяжелый взгляд. Взгляд жесткого, возможно, даже способного на все… буквально на все человека. Меня охватывает неясное беспокойство. Уж не из-за него ли маман сорвалась с места? Я помню, как она вела себя в день отъезда. Был ли это страх? Да… Да! Пожалуй. Как бы она сейчас ни бодрилась.

О-хо-хо, что ж ты за фрукт такой, папа?

Из прихожей доносится звук проворачиваемого ключа. Наверное, это мать дверь закрыла. Нам с Бекетовым было явно не до замков.

— А это, полагаю, мой единственный внук? — улыбается отец. Зубы у него красивые, белые-белые. Наверное, не свои. Киваю, напряженно глядя в сторону входа. Бах, хлоп, шлеп-шлеп…

— Всем привет. Ого, сколько вас! — заглядывает в гостиную Давид. — Я Дава.

Деловито обходит стол, чтобы пожать руку Сергею и… деду.

— Георгий Николаич. Твой дед.

— Во дела, — комично округляет глаза сынок. — Вас вообще одних оставить нельзя? — возмущается. И почему-то этим заставляет моего отца широко улыбнуться.

— Есть хочешь? — вскакиваю я.

— Нет уж. Какой есть? Я ж на сушке, ма. Скоро соревнования.

— Да, Сар. Ты прекрати мне пацана откармливать, — впервые за время, что мы сидим за столом, подает голос Бекетов.

Точно. Надо чуть притормозить. Ему… пацана? Мне не послышалась? Голова кругом.

— С нами посидишь или спать пойдешь?

— Конечно, посижу, судя по тому, что кто-то приволок торт из кондитерской-конкурента, и все до сих пор живы, разговор у вас и впрямь выходит занятный.

— Да я уже вроде все сказал. Если вкратце — про мать твою не знал, про тебя — тоже. Теперь, вот, хочу наверстать. Но уже поздно, — отец отодвигает манжет, демонстрируя массивные, если я не ошибаюсь, золотые часы, — не буду вас задерживать. Как насчет того, чтобы пообедать завтра? Или поужинать?

— Если только пообедать. Вечером у нас с Сергеем запланировано мероприятие. Юбилей у его отца.

— Ну, это дело святое. Тогда я заеду к тебе на работу?

— Да. Конечно. Я сейчас… Сейчас напишу адрес.

— Да не надо, — отмахивается отец, — у меня есть все пароли-явки.

Он осторожно сжимает мою ладонь, впервые… впервые за всю мою жизнь касаясь. От неожиданности того, как на меня его касание действует, с губ срывается странный звук.

— Ну, ладно. А где вы вообще остановились?

— В отеле.

— Может, вам вызвать такси?

Мать опять фыркает, а я не могу иначе.

— Да я поймаю…

— Здесь это так не работает, — бурчит мать. А мне как раз приходит идея получше. Оборачиваюсь к Бекетову:

— Сереж, может, ты… эм… Георгия Николаевича подкинешь?

Учитывая то, что наш секс в очередной раз откладывается, просить Бекетова об одолжении как-то неловко. Но с другой стороны, мне вообще очень сложно обращаться с просьбами к посторонним — обычная девиация для тех, кто привык рассчитывать лишь на себя.

— Без проблем. Сам хотел предложить. Кстати, нас не представили, — не без доли язвительности замечает Сергей. — Сергей Бекетов. Мы с Сарой встречаемся.

— Как? — хватается за сердца маман. — Уже встречаетесь? А еще неделю назад собирались жениться.

— Мам, прекрати устраивать цирк! — шиплю я. В конце концов, еще немного, и отец ее просто испепелит. — Спасибо, кстати, за цветы. Очень красивые.

— Спасибо, что не выгнала меня с порога.

— Сара терпеть не может конфликты, — замечает Бекетов.

— Ну, кто ж их любит? А вот за себя постоять надо учиться.

Они что, собрались меня жизни учить? Во дают!

Гурьбой выходим провожать гостей. Бекетова неловко приобнимаю. Отцу просто киваю. Сергей подносит к уху руку, дескать, потом позвоню. Я киваю и, надо заметить, не без облегчения захлопываю дверь за этими двумя. Ну и денек. Странная у меня жизнь. В ней то абсолютно ничего не происходит, то — как будто бы все и сразу.

Возвращаюсь на кухню. Мать курит в окно… А ведь несколько лет назад бросила! Собираю чашки. Накрываю коробкой торт.

— Ты почему ему обо мне не рассказала?

— Потому что он не стоил того. Не хотела портить жизнь нам обеим.

— С виду он вполне нормальный.

Возражать вроде как глупо. Я ведь прекрасно осознаю, каким обманчивым бывает первое впечатление. Но я все-таки возражаю.

— Ага. Как же…

— Если он плохой, мам, как же ты с ним связалась? Я не знаю более прозорливого человека, чем ты.

— Не хочу это муссировать.

Мама яростно тушит бычок в красивом фарфоровом блюдце.

— А я хочу. И имею право…

— На что?

— Знать! Если мне есть чего опасаться…

— Тебе — вряд ли.

— А тебе? Ты же из-за него, да, домой помчалась?

— Можно и так сказать. Глупая, забыла, что от него так просто не отделаешься. Он только один раз дал мне шанс…

— Шанс на что?

— Все не разрушить.

— Мам, — закатываю глаза, — ты говоришь загадками. Я не понимаю.

— Тебе и не нужно ничего понимать.

— А может, я все-таки буду сама решать, а, мама? Ты тридцать один год скрывала от меня правду.

— Поверь, правда — это меньшее, что тебе нужно.

И тут мне в голову приходит догадка, от которой у меня кровь стынет в жилах:

— Он что… он тебя изнасиловал?!

— Не выдумывай!

— А что? Он старше… Он не в твоем вкусе!

— Много ты о моем вкусе знаешь, — в очередной раз фыркает мама, а меня ее пренебрежение уже до печенок достало!

— Так расскажи! Почему я должна гадать о том, что случилось?

— Ничего не случилось. Дурой я была! Молодой, романтичной дурой. Георгий же… Сама говоришь. Взрослый мужик. Авторитетный вор в законе. Полстраны под ним. А тут я… писюшка. Двадцать семь лет. Расследуйте, милочка, преступную деятельность…

— Ма-а-ам, — шокированная, протягиваю я, а та меня будто не слышит.

— Да он уже на втором допросе веревки из меня вить начал…

— В смысле — ты… эм… он был твоим подозреваемым?!

— Был-был, да… Я такой дурой была. Такой непроходимой дурой… Повелась на блатную романтику. Все вообще на кон поставила, идиотка. Сейчас оглядываюсь и не понимаю, как вообще из этого