Голова у него была точно свинцом налита, он едва различал предметы. Дина опять смочила уксусом полотенце и положила его на лоб старику. Казалось, он наконец задремал.

Но вдруг Себастьян Кунья расхохотался так громко, что напутал служанку. Он невнятно бормотал что-то. Проклятия на голову Майи, доктора Франсы, бессвязные фразы об отправке завербованных на Сан-Томе — все смешалось в его сознании.

Дина в ужасе отпрянула от него. Может, он умирает?

46

На следующий день Себастьяну Кунье стало еще хуже, он уже не сможет, думал он, пойти поглядеть, как пароход «Двадцать восьмое мая» выйдет из гавани, взяв курс на Сан-Томе. За час до отплытия Эдуардиньо зашел к нему попрощаться, он сказал, что все идет превосходно. Многие решили ехать, нашлись и такие, что подписывали контракт в последнюю минуту.

Дождя все не было. Голод по-прежнему мучил людей. Выбора не было. Единственный путь — рабство.

— Сеньора, я еду, наша родина оскудела. Мы здесь погибнем. Дождя-то все нет, — плача, сказала Шика Миранда Венансии накануне отплытия.

Нья Венансия знала, каково зеленомысцу покидать свою родину, но советовать ей остаться не рискнула. Как бы плохо ни пришлось Шике Миранде на Сан-Томе, чего ей ожидать для себя и для дочки здесь, на Островах Зеленого Мыса, если положение с каждым днем все ухудшается?

Взяв вещи, Шика Миранда вместе с дочерью — худеньким, нескладным подростком — пошла к пристани.

Венансия смотрела на людей, стоящих на пристани в ожидании посадки. Печальные лица, даже в платьях из дешевого шелка кричащих тонов, выданных им накануне отъезда, беженки выглядели нищими. Слышались молодые голоса. Парни и девушки были как будто в хорошем настроении. Кто-то играл на гитаре.

Все это не было внове для Шики Миранды. Она до сих пор не могла забыть о том, как она вместе с другими голодающими с Сан-Николау прибыла в эту гавань на паруснике «Покоритель моря». Что стало с Коншиньей? А что с Жулой Гонсалвес и Бией да Танья? Как и они, Шика верила, что на Сан-Висенти жизнь ее переменится к лучшему, она дождется большого дождя и возвратится потом снова на родной Сан-Николау. Однако все сложилось иначе, и теперь Шика Миранда держит путь на Сан-Томе. Ее охватило дурное предчувствие — их с дочкой ожидает там несчастье. Она схватит лихорадку, дочь умрет или с ними приключится еще что-нибудь ужасное. «В землях дальних живут люди-людищи, — говорилось в колыбельной песне, что напевала ей в детстве мать. — В землях дальних живут люди-людищи, люди-людищи, людоеды». Почему же тогда эти дальние земли как магнит притягивают к себе зеленомысцев? Она ехала ради дочери, слабенькой, худой, с тонкими ножками. Если б не дочь, она бы осталась на родине, уповая на милость судьбы.

Раздался приказ о посадке. Отъезжающие и те, кто их провожал, обнялись, заплакали. Какой-то юноша заиграл на гитаре морну Эуженио Тавареса «Час отплытия». Она звучала тоскливо и, скорее, походила по настроению на морну о голоде.

Настал час расставания. Час отплытия, отчаяния и горя. «Час отплытия, час боли, говоришь ты мне в слезах», — пел юноша.

— Все по местам, земляки! — кричал ньо Эдуардиньо. На судне «Двадцать восьмое мая» он был за главного. Доходная должность, ничего не скажешь, многие на нее метили.

— Идем, доченька. И да поможет нам бог, — сказала Манинье Шика Миранда.

А вот в толпе появилась Нита. В новом платье из индийского шелка, с украшенной блестящими камешками гребенкой в волосах, с шикарным чемоданом, она шла, веселая и беззаботная, словно направлялась в сад ньо Мане Кантанте на праздник святого Жоана. Ничто не удерживало ее на Островах Зеленого Мыса. Семьи у нее не было, денег тоже, и потому девушка не жалела об отъезде. Казалось, с радостью покидает она родные места.

— Сыграй-ка нам, мы хотим танцевать! — крикнула Нита, подходя к юноше с гитарой.

Сумасбродная выходка Ниты вызвала у некоторых улыбку, но большинство остались безучастными.

— Уйди! — громко ответил Ните юноша, а на ухо шепнул ей: — На корабле я спою морну для тебя, ладно? Спрячемся в трюме, и я спою красивую морну, только для тебя.

Смеясь, покачивая на ходу бедрами, Нита пошла впереди. Какой же у всех постный вид, будто умирать собрались… Задорно улыбаясь и нарочно громко стуча высокими каблучками, она поднималась по трапу.

Шика Миранда медленно шла по пристани. Грустная, измученная, вспоминала она теперь такую далекую, милую ее сердцу пору детства. «Спи, усни, баюшки-баю… В землях дальних живут люди-людищи, люди-людищи, людоеды».

47

Судно снялось с якоря на следующее утро. Жасинто Морено видел, как оно миновало песчаную отмель, ловко обходя в белесоватом тумане рифы, и вышло в открытое море. Казалось, будто оно оставляет за собой кровавый след. Из окна своей комнаты на втором этаже Жасинто Морено смутно различал вдалеке на голубой глади моря этот «невольничий корабль». Но вот точка скрылась за горизонтом, и ничего, кроме порожденного его воображением образа, не осталось. В городе стояла такая зловещая тишина, что ему, поэту, выразителю чаяний своего народа, она служила как бы символом сдерживаемого протеста, предвестницей героической поэмы Островов.

«Одни поражения, одни жертвы. Бедные вы мои друзья: доктор Сезар, доктор Франса, Фонсека Морайс! А где же вы, товарищи моей юности? Они уплыли на невольничьем корабле. О, как тоскует сердце о далеком, неповторимом детстве! Вот идет по морю корабль, о нем есть что рассказать. Сегодня я слышал, сеньоры, одну удивительную историю. Она не чета всем этим сказкам о Коричной девушке, притчам о Невидимке, о Волке и Козленке, о дядюшке Педро и его племяннике».

Ах, эти милые сказки детства! И Педро из книги с зеленой обложкой, что давал читать ему дедушка! Как бежит время, как быстро проходит жизнь…

Он начнет свое стихотворение так:

Плывет, исчезает в тумане корабль,

что в рабство увозит людей.

О многом поведать он мог бы…

Нет. Сегодня он не будет писать. Он все больше убеждается в том, что такие стихи не могут отразить трагедии народа. Его стихи по выразительности должны превзойти эпические поэмы. Лиризм должен уступить место памфлету. Поэт — это прежде всего гражданин, он не может оставаться в стороне от борьбы. Поэт, словно капитан на мостике боевого корабля, должен возглавить эту борьбу, быть рупором надежд и чаяний своего народа. Его стихи-команды будут призывать людей отстаивать свои попранные права.

Надо рассказать миру