назвать вежливыми, более вежливы, чем европейцы. Они с удовольствием отвечают добротой на доброту, грубостью на грубость. В городе отсутствовали как европейские типы, так и европейские манеры. Слуги не были подневольными, солдат не было, пижонов было меньше и они были моложе, вдовцов было мало. Она утверждала, что самыми определяющими типами были американская девушка и молодая матрона, которых определяли "деньги, хороший вкус, неагрессивное самодовольство и та законченная физическая форма, которую в просторечии называют стилем".13

Лишь в конце своего исследования она напрямую затронула тему классов, "крайности богатства и бедности... горько выраженные в контрасте между тем, что называют Верхним и Нижним Нью-Йорком". Она считала, что таких крайностей нет нигде, кроме Лондона, но ей следовало бы узнать больше. Они существовали в Чикаго, Сан-Франциско, Бостоне, Новом Орлеане и других американских городах и сельской местности, особенно южной. Миссис Шуйлер Ван Ренсселаер, так она обычно называла себя, похоже, пошла по либеральному пути, приписывая бедность и порок беднякам. Она утверждала, что "половина пьянства в Нью-Йорке происходит от расточительности и плохой кухни в домах бедняков", но потом остановилась. Бедняки, настаивала она, ищут работу, но не могут ее найти. Они живут по принципу "от руки до рта", а на дневную зарплату покупают "день тяжелого пропитания". Средняя зарплата работающих женщин, некоторые из которых содержали мужчин и детей, составляла шестьдесят центов в день, и многие из них, например швеи, работали с четырех утра до одиннадцати вечера. "Где, - спрашивала она, - лежит настоящая ответственность за убогость Нижнего Нью-Йорка?"14

Не все воспринимали бедственное положение бедняков именно так. Century оставался голосом респектабельных классов, и в 1895 году мэр Индианаполиса написал его редактору, заявив, что "бродяжничество - величайшее проклятие, которое когда-либо знала эта страна, за исключением рабства и алкоголизма". Он призвал вернуть столб для порки. Он не упоминал о тяжелых временах; бродяги сами себя породили.15

В 1895 году Юджин Дебс отпраздновал свой сороковой день рождения в тюрьме Вудстока, отбывая наказание за неуважение к суду. Впоследствии он представит это время как мифический центр своей политической жизни. Здесь у него открылись глаза, здесь он принял классовую борьбу. Здесь Виктор Бергер, лидер социалистов из Милуоки, принес ему "Капитал" Маркса. Но социализм Дебса ни в 1895 году, ни позже не был социализмом Маркса, а в 1895 году он вообще не был социалистом. В тюрьме он отвергал социализм, "который мерит всех по одной мерке", а вместо этого желал системы, которая позволяла бы каждому человеку иметь "возможность продвинуться вперед до самых пределов своих способностей". До 1895 года он отказывался принимать ярлык социалиста. Однако он презирал систему конкуренции. Он требовал ее свержения, но его революционным идеалом оставалась американская революция. Его ценностями оставались старые протестантские ценности, а Линкольн оставался его героем. Но мир Линкольна, признавал он, исчез; большой бизнес настолько изменил экономическую систему, что прежние добродетели не приносят никакой награды.16

То, что думал Дебс, имело значение; его популярность только возросла после событий в Пулмане. Когда он вернулся в Чикаго после освобождения из тюрьмы, более чем стотысячная толпа собралась под проливным ноябрьским дождем, чтобы поприветствовать его. Он обратился к собравшимся, воззвав к "духу 76-го" и ценностям Декларации независимости. Страна и ее правительство были захвачены. "Что, - спросил Дебс, - нужно делать?" Он не выступал с революционным призывом. Он выступал за политику и власть, которой обладает народ: избирательный бюллетень. Как Дебс будет использовать свою огромную популярность, стало политическим вопросом 1896 года.17

I

Вопрос о том, что делать, был не только политическим, но и философским. Уильям Дин Хоуэллс относился к нему серьезно. Он симпатизировал популистам и флиртовал с социализмом, хотя продолжал голосовать за республиканцев. Как и многие американцы, он так и не смог полностью совместить свои голоса и симпатии.

В период с 1894 по 1896 год Хоуэллс опубликовал три эссе на темы свободы, равенства и братства. Как попытки переосмыслить демократические ценности, американский республиканизм и идеи великих революций Просвещения с точки зрения индустриального общества, они заслуживают внимания, даже несмотря на то, что, как он сардонически писал, "взорвались, как мокрый фейерверк". То, что популярные журналы публикуют подобные эссе вдумчивого американского писателя, говорит о том, насколько кризис привел к пересмотру существующих ценностей.18

Первое эссе Хауэллса было посвящено вопросам равенства; он озаглавил его "Являемся ли мы плутократией?". Он принял как данность растущее неравенство богатства в Соединенных Штатах; его интересовал более абстрактный вопрос. Является ли всеобщее стремление к богатству среди всех классов и организация экономики для удовлетворения этих желаний плутократией, а не демократией? Он полагал, что в стране не может быть двух наборов ценностей, один из которых относится к экономике, а другой - к политике. Он считал, что ценности капитализма и демократии противоположны и что американцы должны выбирать между ними. Его логика напоминала логику Сэмюэля Гомперса, который говорил: "Никогда еще не существовало совпадающих друг с другом автократии в магазине и демократии в политической жизни".19

Однако Хоуэллс отличался от Гомперса, поскольку считал, что почти всех американцев, богатых и бедных, можно назвать плутократами, поскольку они согласны с существующей экономической системой. "Независимо от того, разбогатеет он или нет... - писал Хоуэллс, - человек, который платит зарплату в надежде на прибыль для себя, - плутократ, и человек, который принимает зарплату на таких условиях, считая их правильными, в принципе тоже плутократ; ведь оба одобряют получение денег, которые не заработаны, и соглашаются с единственным механизмом, с помощью которого выигрываются большие состояния или увековечивается поклонение богатству". Это была претензия интеллектуала.20

Демократические ценности не проникли в промышленность, но плутократические ценности вторглись в политику, несмотря на расширение избирательного права. "Если голоса покупаются и продаются, - утверждалось в эссе, - то в нашу политику все равно приходит дух делания денег, плутократии; и если изменились мотивы тех, кто стремится занять государственную должность, если люди стали стремиться к ней ради выгоды, а не ради чести, то мы более плутократичны, чем были, когда были менее демократичны". Провал американской демократии зафиксирован в согласии народа с плутократией: "Если у нас есть плутократия, то отчасти потому, что богатые хотят ее, но бесконечно больше потому, что бедные выбирают ее или допускают ее".21

Второе эссе Хауэллса, "Природа свободы", появилось в "Форуме" в 1895 году. Он отказался от своего собственного либерализма времен Гражданской войны, когда, будучи консулом в Венеции, считал бедных итальянцев трогательно наивными, думая, что свобода принесет им "безопасность от нужды и страха нужды". Теперь он понял, что его собственные представления об абстрактной свободе и полном индивидуализме были ошибочными. Мечта о