— Ты в успехе уверен, уж больно глаза у тебя горят?

— Более чем, князь. К тому же валашский господарь подойти сикурсом сможет — ему ведь есть из чего выбирать. Или под руку царя Дмитрия идти, и тем славу и полную власть над страной получить, или от руки султана пасть в самом скором времени, о чем ему уже известно. А иного варианта у Константина Брынковяну уже не остается, ты уж поверь…

* * *

Запорожцы готовятся к ночному абордажу турецкого судна, которых по Дунаю сновало немало. И чем они не пираты, пусть не и Карибского моря, но промыслом этим долгонько занимались…

Глава 23

— Я рад тебя видеть, брат, живым и здоровым. А то донесли мне верные люди, что сам султан приказал умертвить тебя, только способ казни пока не выбрал. То ли посадить тебя на кол, а всем твоим сыновьям отрубить головы, либо содрать с тебя кожу, а детей удушить шелковыми шнурками. И заметь — про кофе с бриллиантовой пылью никто из его советников не заикался. Видимо, не достоин ты столь почетной казни.

Стефан с ухмылкой посмотрел на валашского господаря Константина Брынковяну — пожилой правитель, почтенных 57-ми лет от роду, ответил горящим взглядом, в котором плескалась ненависть. Еще бы — Кантемиров он изрядно недолюбливал, начав с отца, затем вражда переместилась на сыновей. Да и правителем оказался тем еще — желая сделать свою власть наследственной, заручился обещанием турок и стал выжимать из ободранного населения двойную дань, чтобы пополнить казну султана. Даже оголтелые правители из фанариотов до такого бесстыдства не опускались, понимая, что три шкуры с одной тощей овцы не сдерешь.

Да и в политике изрядно лавировал, не желая твердо оказаться на чьей-то стороне, зато сыграв на противоречиях, получить выгоду. Помогал мятежному трансильванскому князя Ференцу Ракоши в войне против Габсбургов, и тут же предлагал австрийскому цезарю взять над валашским княжеством покровительство. Обещал царю Петру Алексеевичу выступить за него «людно, купно и оружно», но не сделал для этого ровным счетом ничего, наоборот, поставил туркам продовольствие и фураж. И потом стал «мутить» против русских, когда их войска покинули Молдавию против злосчастного Прутского похода — ведь именно нехватка продовольствия, обещанного Брынковяну, и стала одной из причин, приведших к поражению.

Рассорился с влиятельным семейством Кантактузино, из которого сам и происходил, приказав еще в начале 1711 года схватить ряд его представителей, симпатизирующих России. Петр Алексеевич не обратил на это внимания, но зато сейчас Стефан сразу же предпринял превентивные меры. Спафария Фому Матвеевича Кантакузена, имущество которого Брынковяну конфисковал, в Буджаке встретили, но к царю Петру не отправили. И сейчас тот на свои средства из валашских выходцев и своих дружинников ударными темпами формировал конный полк, получивший наименование улан. Сам боярин и его люди присягнули на верность именно бессарабскому господарю, служить ему преданно и живот свой положить, если потребуется.

Так что интриговал Брынковяну, в конечном итоге доигрался — в 1714 был умерщвлен с сыновьями по приказу султана в Константинополе. И спустя 280 лет причислен к лику святых за мученическую смерть — странно как-то, ведь до этого православные иерархи по-другому оценивали его деятельность. Но на рубеже третьего тысячелетия подходы ко всему стали чисто политическими, как и признание западными церквями гендерности и толерантности. Еще немного и содомитские браки начнут венчать, с них станется — по иным критериям там уже правят миром. Да что там — с любого иуды, что на «Евангелии» клятвы давал триста лет тому назад, анафему снимут, даже с того, кто свои тридцать сребреников получил и на осине повесился, фигурально выражаясь. Иные ценности в мир пришли, совсем иные…

— И я рад тебя видеть, господарь…

Последнее слово Константин Брынковяну произнес с трудом, через силу, словно выплюнул — «бастард». Стефан сделал вид, что не понял, да и валашский правитель имел нарочито дружелюбный вид — тут нужно чувствовать интонации всей кожей. Но в таких делах нужно сразу показывать на кого нынче куру записаны, и не стеснятся ломать через колено, особенно когда рядом Меншиков, смотрящий на господаря крайне нелюбезно. И было отчего Александру Даниловичу так хмуриться!

Интрига, которую провернули братья Кантемиры, удалась на славу. Визирю Балтаджи еще зимой ушли письма, что господарь Валахии в тайный союз с русским царем Петром вступил. Для подкрепления уверенности турок, от Дмитрия Кантемира они получили письмо, в котором тот уверял, что преданнее султану слуги, чем Константин Брынковяну просто нет. И письма были отправлены за три недели до выступления, так что визирь прочитал их всего за два дня перед тем, как гонцы на взмыленных конях доставили ему известие о начавшемся в Молдавии восстании. Однако визирь Балтаджи сразу двинуть войска не мог — их нужно еще собрать, так что наказание откладывалось до последнего момента. Зато сейчас целый корпус османской армии вторгнулся в Валахию, и тут нервы у хитрого господаря не выдержали — он сбежал в Молдавию с небольшим войском в несколько тысяч всадников. Зато недовольные его правлением бояре привели куда больше войска, и что немаловажно, с ними был валашский митрополит Иверяну, один из рьяных сторонников принятия русского протектората. Архиерею пришлось бежать, спасая свою жизнь — османы зверски казнили православных священников, а их иерарха предали бы самой мучительной смерти.

— Ты обещал выступить вместе с нами еще в апреле — почто тянул с ответом, господарь?

Теперь Стефан вернул ему тоже слово, но с другим оттенком — «предатель». Словно кнутом стеганул и понял, что прав в своих подозрениях. Был сговор с Габсбургами, был, и Вена его отговорила и от поддержки царя Петра в его Прутском походе, и мятежных куруцей и секеев.

— Момент ведь не наступил, брат, да и саранча помешала…

— Акриды твои земли стороной прошли, боярин, а продовольствие, что собрал ты для православного воинства в городах своих — туркам оставил. Так что не прячься за лукавством и увертками, письмеца твои Ракоци и венскому цезарю вот они! И мыслю бояре твои об измене той знают, и сейчас мне о том и поведают, облегчат душу признанием!

Вид Меншикова был страшен — фельдмаршал был высок ростом, почти с царя Петра, и на две головы превосходил валашского господаря. В парике, в мундире со звездами и лентами, Александр Данилович производил впечатление своей статью и силой. В лапище князь держал два листка бумаги, вытащенные из обшлага рукава, которые и сунул под нос побледневшего как мел господаря, узнавшего письмена.

— Твоя ведь рука, изменник?!

— Это какая-то ошибка, князь! Я господарь…

— Отныне ты никто, а токмо иуда, что