— У нас нет иного выхода. Если мы расстанемся, то погибнем, а если будем вместе, то не найдется такой силы, которая могла бы нас победить. Я уйду из армии, брошу все. Ты же знаешь, о чем я мечтал всю жизнь. Эти мечты я могу осуществить только вместе с тобой. Ты умная, ты так хорошо меня понимаешь.

— Именно потому, что понимаю, я не могу уйти с тобой.

— Это необходимо!

— Но я никогда тебя не любила.

— И это мне говоришь ты?

— Только без трагедий. Ты прекрасно знаешь, что это — правда, иначе я не разговаривала бы с тобой. И ты знаешь это очень давно. Пришла пора прекратить эту игру.

— А если я не соглашусь? — спросил Венцемир.

— Для меня это не имеет никакого значения, — ответила Жасмина.

— Но если я не соглашусь на развод?

— Все равно я к тебе не вернусь!

— А если... Я убью тебя...

— Ты даже на это не способен. Но чтобы твоя совесть была чиста, если ты все-таки надумаешь стрелять, так знай: я люблю другого. Хотя и с опозданием, но я все же познала, что такое любовь, преданность, вера.

— Значит, это не было ложью?

— Истина никогда не бывает ложью. И если я сейчас разговариваю с тобой, то только ради твоего отца. Подумай хотя бы о нем.

— Ты была и всегда будешь моей женой.

Жасмина рассмеялась.

— Ты всю жизнь мечтал иметь деньги, много денег, — проговорила она. — Вот это тебя утешит. — Она протянула ему сберегательную книжку, полученную несколько часов назад от Стефки Делиевой. — Они мне не нужны, а тебе их вполне достаточно, чтобы ты был счастливым. Доверенность я оставлю в банке.

Венцемир смотрел на сберегательную книжку, и ему казалась совершенно невероятной сумма, обозначенная в ней. Цифры росли, увеличивались в его глазах, потом стали расплываться, и он не нашел в себе сил отказаться от них. Разве он когда-нибудь видел столько денег? В его сознание закралась спасительная мысль: а что, если Жасмина ведет с ним игру, если испытывает его преданность? Он взял книжку и поторопился заявить:

— Я удвою эту сумму. Будь уверена. Ради тебя, ради нас я удвою ее, и тогда...

— Желаю тебе удачи!

Жасмине показалось, что ее облили грязью и что если она тотчас не вымоется, то грязные следы останутся на ней навсегда.

— Я опять приду. Я буду бороться. Даже если меня арестуют. Буду бороться за нас, за все то, что принадлежит нам!

Жасмина уже не замечала Венцемира. Его слова падали как град, хлещущий по кустам роз. Да, град оставляет раны, но тает и исчезает в потоках воды. Она закрыла глаза, чтобы ощутить прохладу после настоящего дождя, испытать радость от сознания своей свободы и раскрепощенности души и вдохнуть запах роз, пусть даже смятых градом, но не утративших самого главного — своего аромата.

Сжав в руке сберегательную книжку, Венцемир выбежал на улицу. Люди его останавливали, смотрели ему вслед, а он бежал, ничего и никого вокруг не замечая.

К вечеру подул суховей — знойный, горячий ветер, приносящий духоту и продолжительную засуху, — предвестник неурожайного года.

Только спустившись к реке, подпоручик Велев заметил, что не захватил с собой саблю, а вместо накидки на нем — поношенная шинель, которую он всегда надевал, отправляясь на полевые занятия. И тут же вспомнил, что надел ее не без умысла: чтобы выглядеть измученным человеком, на которого обрушились ложные обвинения.

Подпоручик закрыл глаза, желая отчетливее представить себе будущее. Никогда еще у него не было таких солидных позиций, и никогда в жизни эти позиции не были столь щедро обеспечены. Он обратил взгляд в сторону казармы, и ему показалось, что она похожа на тюрьму.

Еще в детстве Венцемир заявил отцу, что не желает быть офицером, но был вынужден подчиниться воле отца и традициям рода и поступить в училище. Потом служить четыре мучительных года в полку под командованием отца, пока не наступил этот знаменательный день в его жизни. Он всегда надеялся, что ему выпадет счастье, и дождался.

Подпоручик выбирал кривые переулки, чтобы не встретиться с отцом, который наверняка его ждал. Венцемир терпеть не мог всякие объяснения, тем более в такие моменты, когда он вовсе не нуждался ни в чьих советах.

Почти бегом он миновал ворота казармы. Заметил, что многие солдаты и офицеры тоже куда-то торопились, обгоняя друг друга молча, сосредоточенно. Но подпоручик Велев настолько углубился в свои дела, что уже ни на что не обращал внимания.

У входа в спальные помещения подпоручика встретили солдаты из его батареи.

— Господин подпоручик, тревога! — Связной тяжело дышал и старательно поправлял вещевой мешок и противогаз.

Велев услышал эти слова, но в первый момент никак на них не отреагировал.

— Быстрее! — раздался чей-то крик.

— Боевые патроны...

— И ручные гранаты! Не забудьте гранаты!

Голоса звучали отовсюду, доносилось бряцание оружия, топот кованых сапог. И вся эта суматоха задевала его, подпоручика Велева, терзала его, напоминая о том, что он жив и может еще бороться.

Это были его солдаты, однако все, что происходило, — этот шум и эта суета — были чужды ему.

— Прошу вас, господин подпоручик. Без вас нам будет трудно. — Рядом с ним оказался рядовой Стоянов, тот самый, который накануне вечером заявил ему, что батарея должна жить.

— Ладно, ладно, — проговорил подпоручик и поспешно направился в канцелярию. Солдат следовал за ним неотступно. Он держал в руках ремень Велева, пока тот не взял его, потом протянул еще и запасной магазин к пистолету, который ему утром оставил Велико.

Подпоручик Велев не знал, куда он идет, но и его увлек общий порыв его солдат, и он не посмел противиться.

Велико и полковник Велев остановились, чтобы немного передохнуть. Раненая нога измучила полковника, и они, не сговариваясь, решили устроить привал. Ни Велико, ни полковник ничем не выдавали своих дальнейших намерений. Оба были сильными людьми. Один напряженно