Глава 20

ИЗ РАЗНЫХ ЭПОХ

К крыльцу подлетели открытые возки с гурьбой молоденьких девиц. Ростислав, в одной алой рубахе с косым воротом, выскочил во двор, подхватил одну из них на руки и понёс её, прижавшуюся всем своим хрупким телом к его могучей груди, в высокие сени. За спиной князя шумел весёлый смех — дружинники перебрасывались с молодицами остротами и шутками.

На гульбище встретил племянника Всеволод. Кривая усмешка играла на его смуглом, хмуром лице.

— Гуляешь всё, Ростиславе? — сказал он, укоризненно взглянув на девушку, которая, вырвавшись из объятий Ростислава, испуганно юркнула обратно в сени.

— Вижу, ратников набираешь. Даже воевода Вышата, сын посадника Остромира, и тот пришёл к тебе из Новгорода. Поторопился бы, сыновей. — Всеволод говорил бесстрастно, холодно, наставительным тоном. — Вдруг Святослав что узнает, пошлёт рать в Тмутаракань, в помощь тамошним воеводам.

— А с чего ты взял, будто я в Тмутаракань пойду?! Может, я в Ростов! — подбоченясь, выкрикнул ему в лицо Ростислав.

— Мальчишка! Дурак! — вспыхнул, не выдержав, Всеволод, но тотчас же заставил себя успокоиться и даже через силу улыбнулся. Гнев — плохой спутник в любом важном деле. Коря себя за невыдержанность, он заговорил, вкрадчиво, осторожно, стараясь быть убедительным и точным:

— О Ростове речь между нами уже была. Глушь там и слякоть. Поезжай лучше в Тмутаракань. Место крепкое, стены каменные, гавань, порт, море, товары греческие. На полях — виноград, овощеве разноличные, хлеб родится, ролья[189] добрая. Покоришь касогов[190], ясов — великим господарем станешь. Красные девы вокруг тебя стаями, как вороны, залетают. Верных слуг найдёшь новых. С греками, с Корсунем торговлю наладишь. А потом вместе мы с тобой на половцев, в степь нагрянем.

Ростислав долго молчал, задумавшись, уперев руки в бока. Наконец, он вскинул голову, весело тряхнул русыми кудрями и рассмеялся.

— А хитрец ты, стрый! Верно княгиня стольнокиевская, Гертруда, о тебе сказывала. Всё мыслишь по-лукавому, сбагрить мя хошь подале!

Он уставился на длинную, доходящую почти до пупа, бороду дяди. Странно, Всеволод старше него, Ростислава, всего на восемь лет, а кажется, будто меж ними — пропасть, будто жили они и живут совсем в разное время и думают по-разному. Всеволод — в той, Ярославовой эпохе, с книгами, храмами и молитвами, Ростислав — в лихой языческой разгульной молодой поре, когда нет ничего устойчивого, раз и навсегда созданного, когда жизнь подобна бурлящей бешеной горной реке.

— Куда же ты теперь? Скоро весна, половодье, — спросил напрямую Всеволод.

— Я, стрый, птица вольная. Куда ветер дует, стрела летит, туда и я. Не любо мне сиднем сидеть, яко сыч. Ездить люблю, в походы славные хаживать, девок красных лобызать. Пригоже ли доброму молодцу в тереме киснуть, как тебе? Прощай, князь. Надоел ты мне. Скука здесь. Мечи затупились у моей дружины. Заутре ж и отъеду. Ну, бывай.

...Наутро, пред расставаньем, Всеволод холодно расцеловал племянника, троекратно перекрестил его и со вздохом облегчения проводил до Епископских ворот. В снежную даль полетели быстрые кони, унося могучих всадников в булатных бронях, спустились с горы, миновали земляной вал, поскакали вдоль пристани.

Всеволод, стоя на забороле возле ворот, долго смотрел им вслед. Сейчас он не знал, не ведал, что ни живым, ни мёртвым не суждено будет ему увидеть больше Ростислава. Если бы настигла сейчас молодого богатыря-князя вражья стрела, не стал бы он горевать — лишь подумал бы, сколь всё в мире бренно. Ибо кто ему Ростислав? Всего лишь соперник, покусившийся на его земли. Всюду встал этот мальчишка у него на пути. И самое страшное — за ним идут! Гридни, отроки, бояре смотрят с обожанием, не налюбуются красивым, смелым, сильным удальцом. Такими, наверное, были князья в прошлом — покоряли всех доблестью, отвагой, бесстрашием, молодечеством.

Всеволод велел позвать Хомуню. Верный сакмагон, мрачный, с глубоким шрамом через всё чело — досталось во время набега Искала — холодно выслушал короткое повеление.

— Проследи за князем Ростиславом. Посмотри, куда он тронется. По степи разошли людей.

Хомуне сейчас нелегко. Всю семью его: жену, детей — убили половцы. Но службу несёт он исправно, на него можно положиться в любом деле.

...Седьмицы не прошло, как Хомуня снова стоял перед Всеволодом, шатаясь от усталости, тяжело, с надрывом, дыша.

— Погрузили Ростиславлевы вои[191] полти[192] мяса на обозы, пошли на полдень, вдоль Днепра, — доложил он.

Начинающие седеть волосы и густая борода обрамляли его желтоватое лицо, изрытое оспинами. Кольчатая бронь и бутурлыки[193] сияли в солнечном свете. Словно архангел Гавриил перед Девой Марией, стоял он перед князем. Воистину, весть принёс благую. Посветлело у Всеволода на душе.

— В Тмутаракань отъехал, — обрадовался он, крестясь. — Ну, хвала Всевышнему. Отвёл от Ростова беду.

Он улыбнулся одними уголками губ.

Глава 21

СПАСЕНИЕ ТАЛЬЦА

Задыхаясь от быстрого бега, Талец мчался через засеянное пшеницей поле. Высокие упругие колосья хлёстко ударяли ему по ногам. Пригибаясь, спотыкаясь о кочки, Талец с надеждой и отчаянием взглядывал вперёд: скоро ли? С каждым мгновением приближалась опушка леса; там, в темноте, под кронами сосен, в яругах[194], балках, посреди чащобы — спасение.

Поскользнувшись, он беспомощно растянулся на земле, изодрав посконную рубаху и больно ударив колено. Устало смахнул с чела пот, вскочил; прихрамывая, побежал дальше.

Вот он, наконец, лес. Пот заливал паробку лицо, рубаха вся стала мокрой — хоть выжимай. Талец юркнул в спасительную лесную прохладу, скатился в глубокий овраг, жадно испил воды из громко журчащего ручья.

Теперь можно было немного перевести дух, подумать, осмыслить случившееся.

...День стоял как день, привычно закипала работа. Отец с рассветом засобирался в поле, мать гремела ухватами у печи, сестра и двое братьев копошились во дворе возле конюшни.

— Поехали, Талец! — позвал отец, запрягая в телегу коня.

Паробок забрался на жёсткую солому. Отец тронул поводья, и телега со скрипом выкатилась за ворота. Так происходило изо дня в день, из года в год. Скоро уже, осенью, как обычно, приедут из Чернигова строгие, сердитые тиуны, соберут обильный крестьянский урожай, увезут его в княжеские и боярские житницы, зорко осмотрят кладовые: не утаили ли чего людины, не упрятали ли от их бдительного ока пару мешков с зерном.

Иногда, бывало, наедут бояре в пёстрых кафтанах, оружные гридни в блестящих кольчугах, будут охотиться в окрестных лесах на дикого