Она сразу же созналась:

– Хочу присоединиться к вам за ужином и загрузить работой. Это большой грех?

– И не грех это вовсе, а очень даже благое дело, – рассудил отец Гавриил. – Потому что Господу служат не в рабочие часы, а до самой смерти. Что уже случилось?

– Я хотела поговорить о той женщине, которая сидит на берегу. Вы слышали о ней?

– Я видел, как ты с ней беседовала.

– Тем лучше.

За ними наблюдали, но этого и следовало ожидать, отец Гавриил всегда привлекал внимание. Полине это не мешало, она знала, что никто просто так не подойдет. Они лишь заняли дальний столик, чтобы их не подслушали случайно.

Там Полина и рассказала священнику о Елене. Женщина оказалась верной своему слову и продолжила дежурить на берегу. При этом оснований для того, чтобы вызвать медиков и увести ее насильно, не было. Елена нормально общалась с окружающими, не проявляла никакой агрессии, в нужное время ходила в ресторан, ела и пила, а потом возвращалась. Нельзя запретить ей находиться на пляже – это никому не запрещалось. И все же видеть ее там было жутко…

Отец Гавриил выслушал все это спокойно, возмущаться или бурно жалеть Елену он не спешил. Он лишь спросил:

– И что она там делает? Просто сидит?

– Нет, она… Она молится. Поэтому я и пришла к вам. Елена убедила себя, что все случившееся в ее семье – это наказание за ее проступки. В принципе, так делают достаточно часто: берут на себя несуществующую вину, чтобы придать горю хоть какой-то смысл.

– Но? Ты сейчас обязательно скажешь «но».

Полина не стала спорить:

– Но в случае Елены это усугубляется еще одним моментом. Она верит, что если будет молиться достаточно усердно, ее сын к ней вернется. Она не признает, что он умер и все уже кончено.

– А уже досконально известно, что он мертв?

– Нет никаких оснований считать, что он жив…

– Это не одно и то же, – покачал головой отец Гавриил. – Скажу честно, когда все идет хорошо, люди вспоминают о Боге куда реже, чем когда им что-то нужно. Но стоит случиться беде – и начинаются торги с Небом. Если я сейчас пойду туда и скажу этой женщине, что она ничего не добьется, она не поверит мне. Люди, испытывающие непередаваемую боль, хватаются за любое обезболивающее, независимо от того, какие могут быть последствия.

– Ну и что тогда? Просто позволить ей верить в то, что не случится?

– Оставить ее в покое хотя бы на некоторое время. Молитва, пусть даже начатая от отчаяния, дарует смирение. Проводя дни за таким занятием, эта женщина сама может успокоиться и принять волю Божию. Или отыщут тело ее сына, и это тоже поможет. Но прямо сейчас оставь право выбора за ней. Чем ей еще заниматься? Тихо плакать в своей комнате? Говорить с тобой? Но ты не в силах помогать ей круглые сутки, ты нужна другим. Я понимаю, что ты – натура деятельная, однако иногда нужно куда больше усилий, чтобы не делать что-то.

Полина не была уверена, что это действительно правильный путь, однако ничего лучше она все равно не предложила бы. Елена уже не стала ее слушать, она отклоняла советы психолога мягко, но решительно. Оставалось лишь надеяться, что со священником будет иначе, так ведь его нельзя затащить туда силой!

Значит, придется ждать. Полина не собиралась позволять этому ожиданию мучить себя. Она сделала для Елены все, что могла, но теперь настал момент отстраниться и позволить ситуации развиваться без участия психолога.

Уходить посреди ужина было неловко, поэтому она задержалась в компании отца Гавриила. И не только из вежливости: он являлся умным собеседником, не затрагивавшим религиозные темы без необходимости. Здесь Полина, вымотавшаяся за бесконечно долгий и мучительный день, по-настоящему отдыхала.

Полина даже расслабилась, но оказалось, что с этим она поторопилась. Когда ужин был закончен, она собиралась уходить, но отец Гавриил попросил ее подождать.

– Я хотел бы кое-что показать тебе, – пояснил он.

Священник достал из кармана смартфон, быстро что-то нашел и повернул экран к своей собеседнице. С яркой цветной фотографии на Полину смотрела большая счастливая семья. Из пяти человек, оказавшихся на снимке, она знала лишь одного, но мгновенно догадалась, что к чему.

Вот Боря – улыбается натянуто, но не потому, что несчастен, а потому, что он всегда ненавидел позировать на камеру. На руках он держит розовощекого младенца, а тому камера безразлична, малыш тянется к папе, на которого удивительно похож. Рядом с Борисом стоит невысокая, пухленькая, нежно красивая женщина, и вот она как раз улыбается искренне. К ней с обеих сторон прижались девочки-погодки, такие же золотоволосые, как она, но очаровательно объединившие в себе черты обоих родителей.

Полина знала, что внешне она осталась невозмутимой. А что она чувствовала сейчас – это ее личное дело.

– Красивый кадр, – только и сказала она. – Вы сделали?

– Я. Ты знакома с Тоней?

– Нет.

– А я очень хорошо знаю эту семью. Замечательная семья.

В этом сомневаться не приходилось, и Полина понимала, что должна радоваться за Борю. Радость действительно была – но мерцающая слабыми искрами на фоне урагана других эмоций, бушевавших сейчас в душе.

На фотографии действительно хорошая семья, хорошая цель, к которой Борис всегда стремился… А еще это могла бы быть их семья, если бы много лет назад они решили по-другому. Хотя какие «они»? В основном она. Тоня же, вон, сумела…

– Охотно верю, – кивнула Полина. – И что? Если вы на что-то намекаете – не надо, я слишком задолбалась сегодня. Говорите уже прямым текстом.

– Я всего лишь прошу тебя быть осторожней.

– Я ничего не делаю.

– И ничего не чувствуешь? – прищурился отец Гавриил. – Совсем?

Тут он ее подловил. Она чувствовала, потому что хотела чувствовать. Полина каждый день говорила с десятками людей о боли и потерях. Рассказывала, что после разорвавшейся связи с близкими остается рана, и это нормально, если такая рана болит и кровоточит. Больно, но нормально, время поможет. А пока боль очень остра, нужно держаться за оставшихся людей и любить, любить…

Она говорила об этом – и помнила, что ей любить некого, да и вряд ли у нее получится. Поэтому ей нравилось смотреть на Бориса, иногда говорить с ним, а думать о другой себе и о другом Боре, которые любить умели, они даже делали