Он их делал, как из масла.

Вообще город, в котором он жил, был престранной штукой. Все люди ходили там по улицам и спали… Они клали голову себе на грудь и видели, может быть, какие-нибудь сны.

Что-то случилось с Ивановым. Он перестал понимать происходящее. Он стрелял у людей сигареты. Но все это было как-то не так…

Но потом он приходил домой и делал людей. Что-то кишащее, громоздкое и липкое плакало на его диване; в его комнате стоял запах великих тайн, великого творчества, и пахло кровью и красками, цветами и глазами.

Иванов был сам человек, у него были всякие друзья, с которыми он общался на разные темы; но все ему надоело, и он мечтал чинить пишущие машинки, но сначала он хотел создать человека — но не по образу и подобию своему, а идиота, кретина или дебила.

Иванов, как маньяк, расхаживал по комнате, и в кармане у него был финский нож. Перед ним лежали обнаженные мозги — белые, кровоточащие ранами духовных потрясений — птички сумасшествия уже свили там свои гнезда и чирикали, как сирена: забудь, забудь, забудь… А что, черт побери, я должен забывать?!!

Иванов, весь в крови, кроил эти мозги, он жарил птичек и пробовал их на вкус — отменно! — ибо он должен был знать все.

— Мой дорогой болван! — говорил Иванов про своих людей.

Он сделал уже несколько штук, но все они самоубивались тут же, потому что не понимали, кто они, и перед ними вставал основной вопрос философии. Поскольку у них не было приятных воспоминаний, как у меня, ничто не могло заставить их жить и сидеть на этой Земле — они честно сразу узнавали… и все! Иванов бегал туда-сюда — он был несчастен — почему, почему вы все такие самоубийцы??? Неужели я не могу одухотворить эту вашу материю, заставить вас бояться и любить ее… Вы смотрите на себя со стороны — где же ваше “я”, которое воплотится в эти биохимические развалины??

— Ты — камень?? — дерзко спрашивал Иванов сделанного человека. Но тот судорожно искал способы прекратить свое существование. Он резал себе вены, и в момент смерти лицо его прояснялось — ну слава Богу, теперь, мол, все понятно…

— Идиоты! — орал Иванов.

Он бегал по комнате, размахивал руками и произносил речи — ни перед кем:

— Я введу сюда мое главное искушение!!! Катитесь к черту!! Будет человек… Будет человек — но не я!.. Ха-ха! Что это за существо?!! А может, вы тоже такие, господа?!!

Он прыгал, лицо его сотрясалось. Но люди самоубивались пачками.

И мысль наконец осенила Иванова — оживлять их… Да!

Он бросился в широкочелюстному экземпляру, на руках которого уже давно застыла кровь, а идиотические бессмысленные глаза были обращены к небу — и стал опять делать его, как бы заново… Его мозг уже распался на части — микробы и трупные яды превращали его снова и снова в бездушную материю, но Иванов вновь конструировал его и высекал из него жизнь, как из кремня.

— Зажгись, зажгись, зажгись огонь в глазах! — продекламировал Иванов.

И труп ожил и что-то промычал.

— Тебя зовут Петя! — быстро сказал Иванов.

— Петя… — повторил труп и заснул.

И вот Иванов стал его учить всяким словам и научил самому главному выражению, определяющему его сущность:

— Я ничего не знаю.

Петя духовно не развивался, и, может быть, ему было хорошо. Он любил сидеть, поджав ноги, в сумасшедшем трансе, смотреть на луну в окне и говорить:

— Я ничего не знаю!!

— Прекрасно! — кричал Иванов и ложился спать, и его мучили цветные галлюцинации.

И он решил показать Петю своим друзьям.

И вот он пошел на вечеринку — а там все сидели и скучали в долгих разговорах. Они совершенно не знали, что делать дальше. Ну вот — они сидят все, и любят друг друга, и так далее, и так далее, потом разойдутся — потом будут вспоминать это. Ну и что?

И позвонил Иванов — он всегда развлекал компании, вдруг появляясь пьяным и веселым. В нем еще сохранились остатки тайны, но все же и он становился понятным. В конце концов люди становятся понятны до невозможности. Они еще могут быть в лучшем случае интересны. Но не таинственны. А потом они уходят — а потом они приходят. А потом снова уходят. Что-то ведь мы, дескать, не сказали друг другу?? А если б сказали? И что нам делать с этими словами…

И Иванов пришел в обществе Пети. У него было агрессивное и злое настроение. Он напился как свинья, а Петя совсем не пил, потому что не умел. Зато с ним танцевали девочки и решили, что он очень хороший.

А Иванов сидел с кем-то и что-то говорил. Разговоры шли о Боге. Иванов разозлился, встал, взял Петю за рукав и шепнул ему:

— Скажи им, что Бог — дерьмо.

— Хорошо… — согласился Петя. — А что такое Бог?

— Тьфу ты, дьявол!! — закричал Иванов. — Бог?.. Вот смотри — ты мыслишь? Это мы с тобой проходили…

— Да, — сказал Петя.

— Но ты ничего не знаешь…

— Да.

— А Бог — это существо, которое мыслит совершенно, все знает и все сотворило… Понятно? Бог — во всем…

— Ах, это… — почтительно вдруг закивал Петя. — Хорошо, я скажу. А дерьмо — это очень хорошо?

— Нет, это плохо… Идиот!!

— А зачем мне это говорить… Я не скажу.

— Да ты же ничего не знаешь!!!

— Да. Я не знаю. Зачем мне называть того, кто знает… и… сделал меня… плохо? Это — нехорошо.

И Петя повернулся и ушел.

— Болван!! — закричал ему Иванов вслед. — Тебя сделал я!!

— Это не важно, — сказал Петя.

И Иванов достал из кармана револьвер и расстрелял Петю.

— Пропадай, моя душа!!! — заревел он. — Но если Ты есть, Ты… Ты даже бровью не хочешь повести!!! — вдруг вскричал он, бросился на пол и заплакал.

— Иванов, Иванов! — бегали вокруг него друзья. — Что с тобой?? Зачем ты убил Петю?

Иванов поднял свое изможденное лицо и мрачно сострил:

— Он слишком много знал.

И душа его зачерствела на многие годы.

Глава 60

— Да, так бывает! — воскликнул я, путешествующий по мирам. Эта истерика захватывает меня и губит в своем водовороте. Хочешь быть свободным — будь одиноким. Хочешь быть сильным — ты предоставлен самому себе. А можно еще ослепнуть, и тогда объективный мир потерян навсегда.

Усталый и злой, я бродил все по тому же самому Крыму — море сияло, и солнце тоже; я