Бой шел по трем направлениям: с фронта и на обоих флангах.

Оник со своим взводом был по-прежнему на левом фланге. Враг уже дважды атаковал этот фланг. Пехота, следовавшая за танками, подошла к нашим позициям, но, не выдержав штыкового боя, отступила.

Во время вторичной атаки Оник почувствовал тупой удар в спину. Он хотел повернуться, но в глазах у него потемнело, он зашатался, попятился и вниз головой рухнул в глубокую воронку.

Трудно было сказать, сколько времени лежал он без сознания. В себя Оник пришел только на рассвете и почувствовал, что придавлен чем-то тяжелым. На нем лежали два сцепившихся трупа. Вылезая из-под мертвецов, Оник узнал в одном из них Мухина, бойца из его взвода, хорошего своего друга. В остекленевших глазах Мухина застыло страдание. Другой был в немецкой форме.

Оник выполз из воронки и его тут же заметили немецкие солдаты, обходившие поле боя.

— А, рус! Хэндэ хох! — раздался лающий окрик.

Невдалеке стояла кучка пленных. Оника, грубо подталкивая, повели и присоединили к ним…

Так начались кошмарные дни его плена.

Сейчас, лежа среди хорошо знакомого поля, Оник невольно перебирал в памяти все эти события. Кто из товарищей остался в живых, кто погиб? Обо всем этом можно будет узнать только тогда, когда Оник перейдет через фронт и разыщет свою дивизию.

Но почему не появляются Великанов и Гарник? Неужели они пойманы и снова отправлены в концлагерь? Или расстреляны?.. Хорошо, если бы они благополучно добрались. Ведь можно при желании найти здесь какую-нибудь работу, которая помогла бы им подкрепиться, встать на ноги, чтобы затем тронуться дальше.

Впрочем, вскоре Оник убедился, что его пастушеские занятия не сулят ему покоя. Его опять опознали ребятишки.

Каждый вечер, когда он гнал коров домой, они гурьбой бежали за ним и кричали:

— Дядя Оник стал пастухом!..

— Дядя Оник, ты изменщик, да?

В городе были немцы. Рано или поздно они обязательно заинтересуются им. Пожалуй, нужно искать другую работу.

— Плохи дела мои, Михаил Павлович, — признался он Вербицкому. — Опять не дают покою чертенята: бегают за мной, кричат. Боюсь, как бы не попасть из-за них в руки немцам.

Вербицкий погладил лысину. Потом махнул рукой:

— Оставайся дома — другую работу подыщем. Здесь, в городе, немцы организовали нечто вроде городской управы, Там работает одна дама, Наталья Леухавецкая, жена бывшего белогвардейского офицера. Когда-то ее называли «мадам Пилсудская»» уж больно она расхваливала его. А сейчас стала рьяной помощницей фюрера, — «новый порядок» пропагандирует. Занимается же она так называемой «помощью бедным и несчастным», устраивает на работу. Обратись-ка к ней!..

— А она не начнет допытываться, кто я да что я?

В голубых глазах Вербицкого засветилась презрительная усмешка.

— Скажу тебе, дорогой, — она пуста, как гнилой орех. У нее ума не хватит заинтересоваться твоим прошлым по-настоящему. Это не ее дело. Ну, а если спросит — наплети с три короба: то-се, пятое-десятое… Потерял семью, остался совсем один. К одиноким мужчинам она, Говорят, питает особую симпатию, в особенности, если они молоды и симпатичны, — вроде тебя…

Оник чертил пальцем по столу, обдумывая, не опасно ли это предложение. Поразмыслив, он вскинул голову:

— Эх, будь что будет. Пойду!

3

На следующий день Оник встал немного позже обыкновенного, побрился, позавтракал и вышел из дому. Ему было нетрудно отыскать то здание, где помещалась городская управа. Гораздо трудней оказалось войти в него.

В жизни Оник имел дело только с советскими учреждениями. В своем сельсовете он бывал на собраниях, случалось, играл там с товарищами в домино или шахматы, запросто беседовал с председателем Сааком Манвеляном. Саак не очень был перегружен, зачастую ему было даже нечего делать. Заходил Оник по разным делам в учреждения Ленинакана и Еревана, зная чем каждое из них занимается, кто руководитель, выбран он или назначен.

Учреждение, куда он должен был попасть теперь, ему было совершенно не знакомо. Что это такое «городская управа?». Сидящие там люди, в том числе и «мадам фюрерша», назначены врагом. Враг не назначил бы их без особого отбора. Несомненно, выбрали и назначили туда только предателей.

Он, боец Советской Армии Джирагян, идет просить помощи у врагов!.. Не смахивает ли это на предательство? Зачем он торчит здесь, почему не шагает к линии фронта, которая удаляется все дальше?..

Вербицкий все его отговаривал: «Эй, пропадешь ни за что! Поживи, наберись сил, а там и товарищи подойдут. Один, — как ты дойдешь до фронта? На каждом шагу будешь натыкаться на немцев. Схватят тебя, будут докрашивать, потребуют документы… А документов нет! Становись к стенке!..»

Свою задержку здесь Оник оправдывал именно этим. Да, надо подождать ребят. Вербицкий добрый человек, помог ему на первых порах. Он вовсе не обязан был это делать, да и возможности у него не велики. У него тоже не было хлеба, оба с женой жили на молочных продуктах, на картошке. Долго ли может Оник сидеть у него на шее? А если найдет работу и будет иметь свой кусок, перестанет чувствовать себя обузой. Ведь не заставит же «мадам фюрерша» стать предателем. Сам фюрер не сумел бы добиться этого. Предателем не мог стать ленинаканец Оник!..

Тем не менее, отыскав здание управы, Оник долгое время колебался, — войти или нет? Загадочными казались и окна этого здания и люди, подходившие к двери.

Чтобы не обратить на себя внимания, он все-таки вошел.

Поднялся на второй этаж, где по обе стороны длинного коридора желтели закрытые двери.

Посетителей было мало. Рыжая с бледным лицом женщина в широкополой шляпе, стуча палкой, шла навстречу Онику, сопровождаемая каким-то стариком.

— …Они должны возвратить! — кричала она. — Это мое имение было! Мое! У меня сохранились бумаги, заверенные нотариусом…

Другая женщина, чуть не плача, подбежала к этому старику:

— Меня гонят с квартиры — за что? Двадцать лет была уборщицей в этой школе, никто ничего не говорил. А тут пришли солдаты, и меня выселяют.

Старик терпеливо выслушал ее и кончиком трости показал на одну из дверей.

— Идите вот туда.

Выслушав Оника, он показал на другую дверь.

Оник постучал.

— Пожалуйста, — послышался женский голос.

В просторном кабинете сидели две женщины. Одна из них — пышнотелая, лет пятидесяти, розоволицая — напоминала квашню с хорошо подошедшим тестом. На шее висело литовское ожерелье из янтарных бус. Под батистовой кофточкой просвечивала белая, словно напудренная, грудь. Голые мясистые руки, полное лицо с обвисшим подбородком, крупные губы и мочки ушей, на