– Не слишком ли много свалилось на тебя, Карамель Голдман? Популярность и обязательства, статус семьи, соответствие имени и…ты, думается мне, контролируешь даже количество вдохов в минуту. Нет?

Молчу. Не терплю провокации. А вообще здесь бы не помешало проветрить. Отчего так душно?

– Может, у тебя проблемы в семье? – спрашивает женщина.

Ситуация эта напоминает допрос, а не сеанс с психологом.

– Проблем у Голдман не бывает и быть не может, вам известно, – неспешно отвечаю я; не позволяю вывести себя.

Не позволяй вывести себя, Кара.

Кара.

– В жизни случается всякое…

– Вы оскорбляете Голдман, соотнося наше имя со «всяким». Отец не простит вам подобного пренебрежения.

– Ты всегда говоришь об отце. Что с матерью? Вы не близки?

– Вы – равно иным – знаете, что отец обладает большим влиянием и авторитетом, а потому в беседах с незнакомцами я апеллирую к нему.

Женщина ехидно улыбается. У неё не получилось подцепить меня, хотя основания к тому были.

– Всё-таки, – протягивает она и приглаживает зализанную чёлку, – проблемы бывают в каждой семье. Мелкие разногласия, споры…

– Не в каждой. Не согласна.

Женщина пафосно вздыхает, склоняясь к столу, вновь запрокидывает ногу на ногу – длинные чёрные щупальца тянутся по полу.

– А с чем ты согласна, Карамель?

Кара. Будь сильней, Кара.

– Свои убеждения я провозглашаю публично, и ознакомиться с ними вы можете через дорогое и всеобъемлющее СМИ. На следующей неделе – анонсирую лично для вас – я собираюсь выступить с интервью: мы встретимся в утренних Новостях, когда вы будете собираться на работу в Академию и смотреть на экранную меня, перекрывающую Здание Комитета Управляющих.

Женщина тихо и неясно смеётся, обнажая клыки. Лицо от подобия улыбки становится уродливым: вытянутым и в складку.

– Ты правда умная девочка, Карамель… – Кровь пульсирует в висках. Что это значит? – Но не думай, что не бывает людей умней тебя. Великое и губительное убеждение молодого поколения – считать себя абсолютным гением.

Спрашиваю:

– Чего вы хотите?

– Вопрос в том, чего хочешь ты, Карамель.

Хищник приволок меня в логово и теперь вьёт петли. Скоро маленькое бездыханное тельце повесится в углу помещения.

– Я хочу вернуться к урокам.

Отвечаю честно и уверенно.

– А глобально?

Что значит глобально?

– Есть нечто большее, о чём ты грезишь?

– Плохо понимаю вас.

Дядя говорил: желаниям людей в озвученном виде свойственно оборачиваться против загадавших их. Психолог, в очередной раз пытаясь подковырнуть, говорит:

– Я поняла, тема семьи и личности табуирована для тебя.

Никак не отвечаю. Это не достойно ответа. И взгляда, а потому я без эмоций пялюсь в стену напротив.

– Давай поговорим о других людях?

Перебиваю:

– Голдман не сплетничают, а сами становятся причинами формирования городских сплетен; нас обсуждают, мы – нет.

Женщина улыбается:

– Есть нечто, что тебя огорчает или тревожит в окружении?

Переношу взгляд и цепляюсь с ослиными глазами сидящей неподалёку. Говорю:

– Мне послышалось, или вы в самом деле перечислили то, что идеология Нового Мира отрицает? Какие-то…смутные чувства? Вы точно, не устану это сегодня повторять, специалист?

Тогда женщина настаивает, что пытается выбирать слова наиболее удобные и мягкие для меня, плавкие, житийные. Я же отвечаю, что предпочитаю на изобретённые слова иные не придумывать – смысл искажается.

– Я спрошу по-другому, Карамель, прости. Есть нечто, что тебе не нравится в людях? не конкретный вопрос о конкретном человеке, я интересуюсь твоими взглядами в общем. Что ты не уважаешь или не терпишь в других?

– Страх, – почти сразу отвечаю я. – Сохранившийся в некоторых особях страх. Животное чувство, свойственное недостойным и отталкивающее на ступень человеческого развития назад. Вы, очевидно, боитесь влияния моего отца, а потому задаёте вопросы аккуратно после упоминания о нём. Но боитесь недостаточно, если сообразили позвать к себе. Мы закончили?

Вот только боюсь я. Какого хрена, Карамель? Кара, соберись!

Колени дрожат, чёрт бы их. Колени дрожат, а потому я кладу на них руки, ладонями сжимая выпирающие кости. Дышу. Пытаюсь дышать. Сколько вдохов полагается человеку в минуту?

– Последний вопрос, разрешишь? – ехидничает женщина. В интонации её – вонь, раздражает! слова выбирает удачные, форму выражения мысли – тоже. Решает поганая интонация.

– Последний.

– Отчего такая уверенность, что твоя философия верна? Отчего убеждённость в абсолютной правоте? Отчего избранная идеология провозглашена единственно верной? Разве полная уверенность в собственных знаниях не говорит об их полном отсутствии? Познающий осознаёт, что любое знание – крупица на поприще информационной громады. В тебе этого нет, Карамель. Ты уверена, что права.

Кажется, здесь больше одного вопроса.

– Уверена, – соглашаюсь я. – Потому что навязанная идеология есть психология рабства, а я предпочту иметь своё мнение.

– Откуда тебе известно, что твоя идеология не навязана?

Я в действительности задумываюсь.

Нельзя. Нельзя этого делать, нельзя об этом думать.

Все мы воспитаны гласом города, мудрым словом Нового Мира, вышедшим из-под пера влиятельных и умных господ-управленцев. Наша идеология – единственно верная, мы выстроили эти знания путём собственных усилий, былые поколения ошибались и обжигались, чтобы мы проживали свои идеальные жизни сейчас. Земля умирала и тянула за собой человека – человек посмотрел на Землю и, сочувственно пожав плечами, создал Новый Мир.

Кто ты, когда на тебя никто не смотрит? Так спросил водитель с янтарными глазами. Однако ещё раньше так спросил дядя, и с того момента я всегда приглядываю за собой, даже если никто не приглядывает со стороны. Важно быть себе верным. Но откуда узнали янтарные глаза..?

– Всего доброго, – прощаюсь я, поднимаюсь и оставляю психолога в кабинете.

Захожу в лифт. Только двери его закрываются – веки тяжелеют от влаги. Поспешно стираю слёзы, но они – как назло – от этого жеста прибавляются и прибавляются.

Ну что это?

Давай, Кара. Ной. Этого тебе не хватало, да? Твой тайминг – две минуты нытья, пока ползёт грёбанный лифт. Если кто-то решит зайти раньше – меньше двух минут. Ной.

Бес.

Я вижу его.