— Тогда нам и спорить не о чем. — Карпилион повернулся и пошел к двери. — Передай Руа, что никакого мира с римлянами не будет. Сначала пусть выдадут тех, кто убил отца.

— Вернись. Ты не должен так уходить! — Гаудент побежал его догонять, а Зеркону велел остаться.

* * *

Прерванный разговор продолжился у реки. Наедине Гаудент повел себя по-другому. Смирился, как видно, что убеждать бесполезно.

— Когда я стану зятем Руа, мне придется соблюдать договор, — сказал он, глядя на воду, — но если ты будешь действовать так, что Руа ничего не узнает, я тебе помогу.

— О чем не узнает?

— О том, что мой брат воюет с Империей. Назови себя кем-то другим. Да хотя бы аттилой. Тогда у меня развяжутся руки.

— И что будет дальше? Пришлешь ко мне скифов?

— Нет, об этом даже не говори. Скифов в твоей дружине не будет. Набирай наемников, где угодно, только не здесь. А я обеспечу их оружием и запасами на зиму. От моих посыльных ты узнаешь направление войск Феодосия, их численность, расположение в городах. Но воевать ты будешь один. И никогда сюда не приедешь. Я не призна́ю тебя своим братом, даже если увижу мертвым.

Глаза их встретились.

— Выходит, это наша последняя встреча? — спросил Карпилион.

— Выходит, что так, — сказал Гаудент.

На свадебный пир Карпилион не остался. С Руа ему видеться было теперь не с руки.

Как и с Ильдикой, которую не хотел вспоминать.

* * *

Вернувшись на Волху, он пришел к Чеменю и сказал, что поедет к вождям степняков и выполнит все их условия, женится даже на кривой беззубой старухе, если понадобится, лишь бы дали ему войска.

Около десяти лет спустя

446 г. Константинополь. Восточная столица Римской империи

Степняков здесь боялись и предпочитали платить отступные аттиле, избранному их вождем. Императору Феодосию не нравилось положение вечного данника, но попытка отказаться от дани закончилась полным разгромом его многотысячной армии под Константинополем, и пришлось согласиться на такие условия, что затрещала по швам даже видавшая виды имперская казна. У степняков неожиданно появилось требование, которое невозможно было исполнить. На переговорах они твердили о каких-то перебежчиках. Однако когда им выдали дезертиров из числа самих степняков, без колебаний перебили всех до единого и снова потребовали прислать перебежчиков, заковавших какого-то узника в Маргусе, а теперь скрывавшихся в Константинополе. За каждый день проволочки казна императора Феодосия расплачивалась золотом. Поражение под Константинополем, ответственным за которое был один из виднейших военачальников Феодосия Аспар, невыразимо ухудшило и без того тяжелое положение. Налоги пришлось поднять. Объявленные ранее послабления отменить.

Поиском таинственных перебежчиков, среди которых упоминался и некий Севастий, Аспар занимался лично. Охота на этого человека превратилась для него в состязание жизни и смерти. Только выдав Севастия и устранив тем самым главное разногласие с аттилой, можно было установить долгожданное перемирие и вернуть доверие императора, утерянное после разгрома в битве со степняками. Как удалось узнать из надежных источников, Севастием звали начальника равеннской стражи. В ближайшее время Аспар собирался поговорить об этом с консулом Западных Римских земель и с нетерпением ждал его приезда в Константинополь.

Консул императора Валентиниана

Встречали консула в мраморном зале Константинопольского дворца. Несмотря на бедственное положение, устроили ему пышный прием как самому дорогому гостю. Прежняя расстановка сил, когда Восточные земли Империи довлели над Западными, находившимися в ведении императора Валентиниана и его матери-регентши, давно изменилась. Империя проиграла войну с вандалами и потеряла надзор за поставками зерна из Африки. Однако на западе в Галлии, спасенной от вандальского разорения, наступило такое вселенское благоденствие, что местная знать без особых усилий снабжала Западных римлян необходимым довольствием. Не совершали сюда набегов и степные вожди, обложившие данью Восточные земли императора Феодосия. Оказавшись с ними один на один, Феодосий решил укрепить союз с Валентинианом и, когда он достаточно повзрослел, предложил ему в жены одну из своих дочерей. Валентиниан предложение принял, но в распре со степняками не поддержал. В Константинополе это связывали с влиянием человека, которого называли главным виновником возвышения Запада и которого по настоянию Галлы Плакидии выбрали консулом уже в третий раз.

Этим влиятельным человеком был спасенный из Маргуского заточения и снова ставший магистром Западной армии Флавий Аэций.

Приставку к имени Флавий он получил вместе с саном патриция. К пятидесяти годам у него было всё, чего только может добиться человек его положения. Он пользовался непререкаемым авторитетом в армии, располагал достаточной властью для принятия решений, каждое его слово имело вес. Во славу великого полководца воздвигли статую в Риме. Сочиняли хвалебные панегирики. Женитьба на бывшей жене Бонифатия принесла ему нежданное счастье. Долгое время страдавшая от бездетности Пелагея забеременела и вот-вот собиралась родить.

В ожидании этого дня Аэций не мог не думать о своих сыновьях от первой жены Сигун. Руа сообщил, что один из детей находится у него на Волхе, а другой ушел к степнякам. Аэций решил, что это и к лучшему. Оба давно уже выросли, в наставлениях не нуждаются, и, раз уж так вышло, что считают его погибшим, то незачем их будоражить, пусть и дальше остаются в неведении. Единственно, что его беспокоило — усыпальница в Маргусе. Вместо него в саркофаг положили наемника, убитого императорской стражей. Аэций договорился с епископом Маргуса, что саркофаг откроют и уберут останки, но по-тихому это сделать не удалось. Гаудент от кого-то услышал, что отцовскую усыпальницу грабят, и послал туда скифов. Он и представить не мог, что в саркофаге лежит ублюдок, стороживший отца в подземелье. Об этом не знали и в Маргусе. События в крепости постарались замять. Августа хранила о них молчание. А сам Аэций вел себя так, словно сроду там не бывал.

В Константинополь он прибыл по приглашению императора Феодосия. Со всех сторон на него так и сыпались льстивые речи. Вокруг как будто забыли, что он тот самый Аэций, которого обвиняли то в помощи узурпатору, то в сговоре против Константинополя. На приеме к нему неожиданно обратился Аспар и предложил обсудить какое-то неотложное дело. Раньше он никогда не вел себя так настырно.

Бедняга, с усмешкой подумал о нем Аэций. Это же надо с таким позором провалить сражение с конницей степняков. А ведь Аспару тоже под пятьдесят. И если не одолеет их в ближайшем бою, то вполне возможно так и останется полководцем, не способным победить степняков.

Встречу назначили после приема у императора Феодосия.

Поначалу Аэций только и мог, что сравнивать себя с одряхлевшим Аспаром. Тот был довольно тяжел, обзавелся двойным подбородком и пивным животом, выпирающим из-под складок одежды. В сравнении с ним Аэций, должно быть, выглядел моложаво. Все та же подтянутая фигура. И седина в волосах незаметна. И вполне еще годен, чтобы махать мечом.