гостиница Бейлера), в котором профсоюзы позднее разместили и рабочий кинотеатр, и библиотеку[232]. Нельзя думать, что профсоюзы стали противниками победившей партии и противостояли власти в вопросах нарушения прав человека, в том числе конфискации частной собственности. Они, «школа коммунизма», были правой рукой Советов.

Можно сопоставить грабительские методы работы советской власти с аналогичной деятельностью городской управы под контролем белогвардейцев, когда она в разоренной Гражданской войной и революцией Евпатории тоже была вынуждена искать способы поддержки, например, безработных. Именно для такой категории горожан в феврале 1920 года управой была организована помощь нуждающимся, в которой имущим людям предлагалось поучаствовать. Но благосостояние многих в прошлом богатых людей оказалось подорвано. К примеру, князь Н. С. Волконский объяснял свой отказ председателю комиссии по сбору денег для безработных, начальнику Евпаторийского уезда: «Сам я беженец из Совдепии и в Крыму никакой недвижимости не имею»[233]. По этому же поводу караим Я. Б. Гелелович предложил комиссии обратить свой взор на тех, «кто занимается спекуляцией движимого и недвижимого имущества, а также съестными припасами», – вот они-то «прибавили миллионы»[234]. Так что имущих обдирали и белые, и красные.

Очевидно, именно «излишками» зажиточных людей был озабочен Военно-революционный комитет Евпатории, опубликовавший приказ о создании комиссии «по сбору белья с буржуазии»[235]. До учебных заведений довели информацию за подписью заведующего евпаторийским отделом народного образования Роберта Уйски, что отделом учреждена комиссия для распределения обуви, белья и одежды между учащимися всех школ; администрация воспитательных учреждений должна была предоставить списки нуждающихся[236].

Во время «недели бедноты» отец одноклассницы Алисы, в прошлом промышленник, владевший при белых небольшим производством, был арестован и расстрелян. Его тело нашли на берегу моря. Из всего того, что солдаты награбили в его доме, в школы был направлен лишь комплект одежды для ученицы. Чтобы решить, кто получит поношенную одежду, девочки должны были тянуть жребий. Айн Рэнд вспоминает:

«Я не могу вам выразить весь ужас, который я почувствовала, когда мой класс получил платье, принадлежавшее дочери расстрелянного. Несчастная девочка сидела за партой как онемевшая, молча глядя, как ее платье показывали классу. Никто из девочек не хотел брать его; они отказались тянуть жребий. Но одна “социально настроенная девочка” сказала, что она хочет платье, что у нее есть на это право, что она бедна и ее одежда рваная. Она взяла это платье»[237].

В приведенных приказах и распоряжениях большевиков однозначно выражены намерения новой власти. А практика их реализации, по воспоминаниям Айн Рэнд, была порой страшнее самой мрачной антиутопии.

Конфискация (если это не прямой грабеж) предполагает следующий этап – распределение изъятого. На мартовской коллегии Наробраза 1921 года при участии подотделов – школьного, татарского, искусства и соцвоспитания – слушали вопрос о распределении «полученных» вещей и постановили отложить решение на несколько дней до сортировки вещей, хотя уже поступили срочные заявки, в первую очередь на ковры для клубов. С коврами вообще получился скандал: по постановлению Крымревкома 13 штук затребовали у клубов назад для передачи Внешторгу[238].

В Крыму, как и везде в Советской России, была организована чрезвычайная комиссия по переселению рабочих в дома буржуазии. Так, семья будущего поэта Сельвинского, молодого сотрудника подотдела искусств Евпаторийского наробраза, из убогого жилища в доме Якубовича на Лазаревской улице переселилась в дом богатого караима Мичри[239]. Получила «буржуйскую» дачу семья Я. Тугендхольда[240].

Стоит ли думать, что строительство нового общества не воодушевляло никого из евпаторийцев? Коммунистические идеалы, похожие на библейские заповеди, были близки очень многим, жившим мечтой о совершенном обществе всеобщего равенства и благоденствия. Их мало касались «ущемления», «излишки», «национализация художественных ценностей» и т. п. Как справедливо писал о Великой французской революции Томас Карлейль, люди верили в «возможность, даже в неизбежное и скорое наступление всемирного Золотого века, царства Свободы, Равенства и Братства, в котором человек человеку будет братом, а горе и грех исчезнут с земли»: «Нет хлеба для еды, нет мыла для стирки, а царство полного счастья уже у порога, раз Бастилия пала!»[241]

Теперь же на глазах у жителей Евпатории соотносились теория большевизма и его практика.

Розенбаумы и ликбез

История частных и казенных крымских гимназий завершилась 27 ноября 1920 года, когда Крымревком издал приказ № 57 за подписями председателя Белы Куна и заведующего Крымотделом Наробраза П. И. Новицкого о перестройке работы учебных заведений полуострова[242]. Все учебные заведения Крыма – казенные, частные, общественные, профессиональные и национальные – переходили в ведение Социалистической Советской Республики; все частные лица, общественные организации и национальные общины утрачивали все права на них. Так, А. А. Погоржельский потерял право на здание, которое он как собственник сдавал в аренду гимназии Рущинской и Миронович – той самой, в которой училась Алиса Розенбаум. А у караимов изъяли выстроенное ими на собственные средства монументальное здание Александровского караимского духовного училища.

Учебные заведения получили статус «советская школа такой-то (I или II) ступени» и нумеровались. Институты классных дам в женских школах и классных надзирателей в мужских упразднялись. Отменялись плата за обучение и оценки. Восьмой класс бывших гимназий сохранялся до конца 1920/21 учебного года. В расписание занятий выпускников были введены новые предметы «социалистической школы» – «Советская конституция» и «Политическая экономия». Впредь выпускным объявлялся седьмой класс, причем его программа была дополнена общеобразовательными предметами из прежнего восьмого класса и вышеназванными новыми предметами.

На исполнение приказа Крымревкома было дано три дня со дня его получения на местах. В январе 1921 года отдел народного образования разделил, как требовалось наркоматом, учебные заведения на четырехклассные школы I ступени и трехклассные II ступени[243]. К этому времени обследовали 12 общественных школ для включения в формирующуюся государственную сеть учебных заведений[244]. Школьный подотдел, в связи с начатыми структурными преобразованиями переименованный в подотдел Единой трудовой школы, отчитался в феврале 1921 года о наличии в городе двадцати двух школ I ступени и семи школ II ступени[245].

Таким образом, с 1921 года Евпаторийская казенная женская гимназия, где учились младшие дочери Розенбаум, была преобразована в советскую школу № 2 II ступени (заведующий С. М. Рылов). Кроме нее на март 1921 года в здании располагались еще советская школа № 3 II ступени (заведующий Х. Х. Соколов) и школы № 17, 18, 19, 20 I ступени, очевидно, работавшие посменно[246]. Хорошо еще, что к 1921 году оттуда вывели третью смену – вечернюю школу для взрослых[247]. Наконец, в 1923 году Наркомпрос РСФСР своим циркуляром оценил данную ситуацию как