Шрифт:
Закладка:
С первых же дней нашего брака мы были настолько заняты, что так и не нашли времени на медовый месяц, поэтому решили, что будем праздновать каждый день какими-то простыми мелочами: тостами с утренней чашкой кофе, просмотром кулинарного шоу или спортивных передач, пробежкой у озера или совместной игрой в теннис. Когда мы бронировали билеты на самолет или столик в ресторане и нас спрашивали, отмечаем ли мы какое-то особое событие, мы всегда с готовностью отвечали: «Наш медовый месяц!»
— Поздравляю! — говорил официант или стюардесса. — Когда вы поженились?!
— Четыре года назад.
И все начинали смеяться. Это может звучать банально, но я искренне считаю, что для большинства людей, которые знали нас, наша история любви была вдохновляющей. Мы стали живым доказательством нашей науки, и нам каким-то образом удавалось делать ожидаемое неожиданным, сохраняя элемент загадочности и добавляя сюрпризы в повседневную жизнь. Джон часто удивлял меня, оставляя на моей клавиатуре записки со словами вроде «Я люблю тебя». Я просыпалась пораньше, чтобы сделать ему ответный сюрприз, и оставляла на зеркале в ванной стикер: «А я тебя больше».
Разбитое сердце Джона, мое пожизненное одиночество, связь всего этого с нашими исследованиями о необходимости социальных контактов и об опасностях изоляции — все это превратило наши отношения в нечто большее. Я думаю, для некоторых людей именно мы стали олицетворением историй о настоящей любви.
Тот солнечный день в нашей квартире начался как любой другой. Мы сидели в кабинете за нашим общим рабочим столом, который сделали на заказ, чтобы каждый день проводить бок о бок. На стене висел плакат в рамке с надписью «Париж — это всегда отличная идея», напоминающий нам о нашей импровизированной свадьбе. Бачио, как всегда, свернулся калачиком у ног Джона.
У нас не было особых планов на этот день. Я предполагала, что после наших обычных 12–13 часов работы мы позанимаемся спортом, потом выпьем аперитив на балконе, затем Джон приготовит ужин, и мы вместе сделаем уборку. А потом мы, возможно, полюбуемся закатом, сидя в двух массивных кожаных креслах перед панорамным окном, пока самолеты кружат над озером, ожидая сигнала на посадку из Чикаго О’Хара. В такие моменты я часто вспоминаю высказывание великого летчика и писателя Антуана де Сент-Экзюпери: «Любить — это не значит смотреть друг на друга, любить — значит вместе смотреть в одном направлении». Не все грезят такой жизнью, но для нас это была жизнь мечты. А потом в долю секунды все рухнуло. У Джона зазвонил телефон. Помню, я подумала: как странно, что за несколько минут он не произнес ни слова, а только слушал. Затем он повернулся ко мне со слезами на глазах и сказал: «Мне так жаль».
Он постоянно ощущал необычную боль в щеке и думал, что это ноет зуб. У Джона был необычайно высокий болевой порог, и он почти никогда не жаловался, поэтому, когда он стал постоянно говорить, как ему досаждает эта боль, я забеспокоилась. Через пару недель мы пошли к его врачу, который не нашел ничего серьезного и посоветовал обратиться к стоматологу. Однако стоматолог тоже не смог установить причину, а боль не утихала. Наконец мы обратились к лору, который решил сделать компьютерную томографию. «Просто мера предосторожности», — сказал врач и пообещал позвонить, если на снимке что-то будет не так. И вот раздался звонок.
Наша первая реакция была очень эмоциональной: мы плакали и крепко обнимали друг друга. Но не прошло и часа, как ученые внутри нас взяли верх. Мы перекопали кучу литературы, разузнали все о редком виде рака, который обнаружили у Джона (рак слюнной железы IV стадии), о шансах на выживание через год после постановки диагноза (ужасающе малых) и о новейших методах лечения, которые давали крохи надежды. Онколог в местной больнице посоветовала нам найти другого специалиста.
— Я понятия не имею, что с этим делать, — сказала она.
Ее честность вызывала восхищение, но не успокаивала. Она отправила нас домой с папкой материалов о том, как справиться со стрессом и найти социальную поддержку. Джон игриво посмотрел на меня.
— Великолепно, — сказал он. — Домашнее задание по психологии.
— Может, там цитируют наши исследования?
Мы оба прыснули. По крайней мере, мы могли смеяться в такие моменты! В итоге мы нашли чудесную команду врачей в Медицинском центре Чикагского университета. Лечить Джона должен был всемирно известный онколог Эверетт Воукс, а проводить операцию — заслуженный хирург армии США Элизабет Блэр. Эта пара попала в заголовки международных газет, когда спасла жизнь чикагскому шеф-повару Гранту Акацу и восстановила его чувство вкуса после того, как у него была диагностирована вирулентная форма рака языка. Когда мы услышали, что они готовы нам помочь, мы почувствовали проблеск надежды, что, несмотря на мрачный диагноз, если мы будем упорны, объединим наши усилия и задействуем все научные связи, которые у нас есть, то сможем победить болезнь.
Когда доктор Блэр увидела компьютерную томограмму лица Джона, она в ужасе прикрыла рот рукой: опухоль уже была очень велика и распространилась на несколько лимфатических узлов. Она не приукрашивала действительность и прямо сказала и о шансах, и о рисках операции, которую предлагала. Она знала, что перед ней ученые. «Говорю как есть», — произнесла она и добавила, что постарается предпринять все возможное.
За день до операции мы отправились на пляж, чтобы сделать несколько фотопортретов Джона до операции. Мы не знали, какие будут последствия. Потеряет ли он глаз? Его лицо парализует? Джон пытался продумать все варианты. Мы надеялись на лучшее, но планировали худшее, адаптируя под себя механизм преодоления трудностей под названием «защитный пессимизм», предложенный социальным психологом Нэнси Кантор. Перед отъездом в больницу я видела, как Джон ходил по квартире и возился с таймером на каждой из дюжины электрических обетных свечей, которые у нас были. Он выставлял автоматическое включение на следующий день, чтобы, если, не дай бог, он не переживет операцию, я вернулась домой и увидела свет. Операция длилась восемь часов. Когда доктор Блэр вошла в зал
