Господи! Что он творит!

Всё тело, словно наэлектризованное, бьётся током и дрожит от волнующих импульсов, что заставляют чувствовать меня его умелые руки.

Я сгораю в его пламени... это мой личный ад! С каждым движением я словно умираю и рождаюсь вновь!

- А-а-ах, - не могу больше сдерживаться и впиваюсь в шершавую кожу ногтями.

Никита накрывает мои губы своей ладонью и властно приказывает:

- Давай же, малышка, не сдерживайся! Сделай это! Отпусти себя!

Он давит особенно сильно на самую чувствительную точку, и я...

Словно дверь, сорвавшаяся с петель от ураганного порыва верта, начинаю биться в сладких судорогах.

Мои глаза закатываются, и я беспомощно хватаю носом воздух...

Бьюсь, кричу, извиваюсь... распадаюсь на невидимые частицы, а потом снова возвращаюсь в своё взбесившееся тело.

Крепкие руки удерживают меня в вертикальном положении.

Никита поворачивает меня к себе лицом и ласково целует.

- Это бельё мы точно возьмём, - усмехается он.

Потом, видя моё замешательство, добавляет:

- В таком состоянии его просто не примут обратно.

Я вскипаю и, сгорая от стыда, опускаю взгляд вниз. А он берет мое лицо за подбородок, поднимает, заставляя смотреть в глаза.

- Я сказал, чтобы ты надела красное. Я передумал, котён. Примерь вот это, - он показывает на вешалку. – Белое. Белое платье. Всегда мечтал увидеть тебя в белом.

Вижу, как сжимаются челюсти. Он мечтал видеть меня в белом платье невесты. Он именно это имел в виду.

Мгновение мы смотрим друг на друга, словно стараясь вспомнить, запомнить…

Потом Никита целует мою руку, и снова выходит из примерочной, тактично оставляя меня наедине с собой...

А я… я медленно сползаю по стене на пол...

Да. Тут мне и место... На глаза наворачиваются слёзы.

Сама не знаю, от чего мне хочется плакать больше... От счастья? От шока? От удовольствия?

Или от осознания того, что я только что стала падшей женщиной?

Это уже не просто поцелуи... не просто преследование бывшего...

Я только что изменила своему мужу с другим.

С тем, кого поклялась самой себе никогда больше не пускать в свою жизнь. С тем, кого поклялась однажды разлюбить...

Поклялась, и не смогла. Не смогла!

Я все еще люблю его. Сильно, остро, страстно, до бабочек в животе, до осколков сердца на асфальте.

Люблю.

И не знаю, что мне с этим делать…

Глава 29

Выхожу из примерочной, в висках стучит, нервы как канаты натянутые, весь на взводе.

Мне нужен ледяной душ. Или хороший спарринг.

Или хороший секс.

Секс с котёной. Только с ней. Больше ничего не поможет.

Хочу её, только её, эту сладкую девочку, такую невинную и наивную, словно и не живёт она почти 5 лет в браке с другим мужиком. Как будто там у не ничего нет. Она до сих пор моя. До сих пор мне принадлежит.

Сажусь на диванчик, голову опускаю.

Чувствую ее запах. Везде. В ушах до сих пор ее стоны, всхлипы, дыхание.

Наваждение моё.

Проклятие.

Что же делать-то, а?

Ведь если бы я понимал, что она не хочет, что её это не вставляет, не заводит, если бы знал, что она меня вычеркнула тогда, пять лет назад, спустила в унитаз наши чувства – было бы проще.

Но я ведь вижу, что это не так!

Ну не такая Сашка! Если бы она не хотела, чтобы я ее трогал, она бы когтями, зубами бы рвалась! Она бы билась со мной не на жизнь, а на смерть! Да, конечно, я сильнее, если бы я захотел, я бы ее сломал, но она бы не получила удовольствия! Ни хрена бы она не была такой мокрой и готовой, если бы не хотела сейчас меня. Именно меня!

Поэтому и было в ее глазах это выражение отчаяния!

Ни ненависти, ни отвращения – именно отчаяния. От того, что она, её тело, её сердце до сих пор отзывается на мои прикосновения. На мои ласки.

Она отвечает мне не потому, что я принуждаю. А потому, что не может не отвечать.

И что нам с этим делать?

Телефон вибрирует. Приходит сообщение от Дорофеева. Интересно.

У него появилась какая-то информация. Насчет котёны. Любопытно. А Стрелец пока молчит.

Ну что ж…

Дверь в примерочную открывается.

Поднимаю взгляд и челюсть падает.

Зачем я просил ее примерить именно белое? Она как невеста. Такая чистая, невинная, но при этом такая желанная. Не смотрит на меня, стоит, глаза опустив.

Чёрт. Она идеальная, моя…

Встаю, делаю шаг к ней, и тут же взгляд – как выстрел.

- Не подходи. Не трогай меня, Никита!

- Саш…

- Нет. Не надо. Хватит! Ты уже достаточно поиграл со мной.

Достаточно? Она серьезно? Да будь моя воля… ешки-матрешки, я бы… я бы забрал ее себе, я бы неделю ее не выпускал из спальни! Я бы…

- Тебе нравится меня унижать, оскорблять, мучить… Ты считаешь, что я заслужила. А ты не думал, что скажут твои дети, когда узнают о том, что ты издевался над их матерью? Думаешь, им это понравится?

- Саша… - она вступает на опасную дорогу.

- Ты можешь, конечно, купить их подарками, игрушками, развлечениями, новыми платьями…

Чёрт, вот это она зря сказала.

- Ботиночками еще, Саш. Ботиночки у них стоптанные.

Вижу, как она вспыхивает, и выражение растерянности на лице сменяется гневом. Как львица будет за своих детей драться – это я уже понял!

- Что? Что ты сказал? Стоптанные ботиночки? Они новые, Никит! Я их месяц назад купила! Просто это дети! Они такие! Милуся аккуратная, а вот Алинка – нет, она может в первый же день новое платье порвать, потому что в кустах была кошка, которую ей непременно надо! А обувь – это вообще боль. Она же встает у бордюра, в садике, и начинает носиком ботиночка долбить – ей так нравится! А краска с обуви сейчас быстро слезает, даже с самой качественной. И да, у меня нет возможности им ботинки по пять, десять тысяч покупать! А иногда я беру ношеное, то, что знакомые отдают. Не поверишь, так многие делают!

- То есть, мои дети в обносках ходят?

- Нет, Никита! Это мои дети ходят в обносках. Понял? – не говорит, словно выплевывает слова, презрением поливает. - У тебя вообще никаких детей пока нет! Будут, когда твоя белобрысая мымра тебе родит. Ясно? И платье свое забирай, не