Жандармы поймали нас в тот же вечер. Отправили сначала на тот остров, что я упоминал, близ Йера. Там был настоящий ад. Но пока Люсьен был со мной, я терпел, не жаловался. И защищал его. Он был красивый мальчик, голубоглазый, как я. Вроде как это у нас от матери. Те ребята, что постарше, «деды», стали цепляться к Люсьену, ну, чтобы сделать его своей «невестой», понимаешь? Но я их не подпускал. А потом на Люсьена положил глаз один из наших надзирателей. Я попытался сказать директору, но за это угодил под палки, потом — в карцер. А этот гад воспользовался моментом и изнасиловал Люсьена. Когда остальные узнали, то сделали моего брата тапеткой, общей «девочкой»! А надзиратель еще надо мной издевался. Люсьен перестал спать, его рвало. Мне удалось выследить этого гада, надзирателя — его звали Дорле, — и я его отмутузил. Я как с цепи сорвался, Клер! Как я злился, как проклинал себя! Я не смог уберечь брата. И меня опять посадили в карцер.

Девушка не шевелилась, потрясенная рассказом. Прощайте, наивность и вера в Божью милость и людскую доброту! До этого момента Клер не представляла, что можно надругаться над мальчиком, но расспрашивать не решилась.

Жан, задыхаясь от волнения, продолжал:

— Утром за мной пришли. Сказали, надо хоронить Люсьена. Он умер. Все говорили — от дизентерии. Яму копать — мне. И пока я работал, обеими руками вцепившись в лопату, надзиратель надо мной потешался. И тогда я раскроил ему череп. Этой же лопатой. Он сдох на месте. Ненависть… больше во мне ничего не осталось. Еще три года я жил на острове, потом меня перевезли в Ла-Куронн. Когда мне исполнилось бы восемнадцать, меня бы переправили в Кайенну, чтоб я тоже скорее окочурился. Но я сбежал, Клер, и им меня не поймать! Ни за что! В Ла-Рошели я сяду на корабль и поплыву в Америку. Я обещал Люсьену…

На ногу Клер закапали слезы. Женское сердце, даже очень юное, жалостливо… В том, что Жан не врет, она ни на секунды не усомнилась. Осторожно опустилась на колени, обхватила голову юноши руками, отвела от своих ног. Лунный свет упал ему на лицо. Клер заглянула в голубые, блестящие от слез глаза и, не думая больше ни о чем, неловко, вся дрожа, поцеловала его в губы.

— Конечно, поезжай в Америку! — зашептала она, едва отдышавшись. — Только подальше отсюда! Ты должен жить свободно, Жан! И я тебе помогу. Каждый год на Рождество, сколько я себя помню, папа дарит мне золотой луидор. Их набралась уже целая горсть. Я тебе их отдам. Бедный Жан! Сколько горя ты пережил! Я сделаю это в память о твоем брате.

— Скажи, может, ты все-таки ангел?

Он обнял ее, стал целовать в лоб, в щеки и в губы. Она прижалась к нему, ища ласки, еще трепеща от пережитого потрясения. Их слезы, их вздохи перемешались. Ей хотелось утешать, но желание стремительно овладело телом, сделав ее уязвимой, горячей. Клер словно раздвоилась: благоразумная дочка бумажных дел мастера — в теле женщины, жаждущей наслаждения. Ей хотелось сорвать одежду с себя, с Жана и, обнаженной, тереться об него, и пусть целует каждую частичку ее тела…

За время своих скитаний Жан познал женщин. Их было две: жена кузнеца, прятавшая его у себя на чердаке (она тоже не устояла перед очарованием его голубых глаз), и девица легкого поведения, с которой он познакомился на северной окраине Ангулема. Он был в бегах, она предложила пожить у нее в каморке и спать с ней бесплатно. Так что он первым понял, что чувства взяли над девушкой верх, что она готова отдаться.

Еще раз крепко ее обняв, Жан откатился от нее на метр.

— Не надо! — шепнул он. — Потом девушку считают испорченной. Ты только что сама сказала, что сделаешь это лишь с мужем, а я… я никогда не смогу на тебе жениться. Хоть ты мне и нравишься, Клер. Ты очень красивая, и сердце доброе. Только мне бы хотелось, чтобы ты, счастливая, шла со мной под руку и никого не стыдилась! Но это — мечты. Этого не может быть.

Очнувшись от сладкого дурмана, девушка расплакалась. Ей было немного стыдно за свое поведение.

— Нет, однажды ты на мне женишься, обещай! Я хочу только тебя! За другого ни за что не выйду. Обещай!

— Тогда едем со мной! — вскричал Жан. — Чем не выход? Я еще пару недель побуду тут, в твоей пещере, а ты собирай вещи. Твоих денег хватит на два билета, а может, и купить клочок земли там, в Америке!

Жан ликовал, его лицо просветлело. Сейчас он был похож на ребенка с новой игрушкой. Черты лица смягчились, на поросшем щетиной подбородке появилась ямочка. Клер молчала, ослепленная перспективой приключений, поездки через океан, в другой, неизведанный мир. Но с небес на землю она спустилась быстро. Здравомыслие заставило ее возразить:

— Я не могу уехать вот так, как воровка! Мама ждет ребенка, и есть еще Бертий, моя кузина. Что с ней будет без меня? И отец, и мельница! Нет, Жан. Я должна остаться тут.

Колокол в Пюимуайене пробил час ночи. Клер испугалась, вскочила.

— Господи, уже так поздно! Я убегаю, Жан. Нет, погоди, сначала отведу тебя в маленькую пещеру, это близко. Завтра или послезавтра приду опять, вечером. Поклянись, что не уедешь, не попрощавшись. Дай слово!

Она протягивала к нему руки. Жан тоже встал. Он был на голову выше Клер. Он вдруг посерьезнел, и Клер показалось, что его душа отражается сейчас во взгляде голубых глаз и стремится слиться с ее душой. Она пошатнулась, ухватилась за него.

— Клянусь тебе, Клер! Не уйду, не повидавшись с тобой.

Обещание ее утешило. Рука об руку они пошли к скалам. Соважон тенью заскользил следом.

Глава 5. Честь семьи Руа

Фредерик Жиро в это время отбывал свою последнюю сыновнюю повинность. Тучное тело умершего покоилось в гробу из массива дуба, с искусно сработанными медными ручками. Пернелль, много лет трудившаяся в доме в качестве кухарки и горничной, молилась по другую сторону домовины. Бертран, который только-только приехал из Бордо, не сводил глаз с бесцветного лица покойника, будто не в силах поверить в происходящее.

Сто с лишним свечей освещали гостиную. Посетители сменяли друг друга на протяжении дня: именитые ангумуазцы[17], богатые фермеры из соседних коммун — Мутье, Дирак, Торсак.

— Как быстро умирает человек… Мы все сидим за