Уношу на балкон Ванину толстовку, заметая следы преступления. По дороге прижимаю её к лицу и дышу, дышу, дышу… От головокружения, покачнувшись, шоркаюсь плечом о декорированную стену, сношу кожу. Тупая боль почти не чувствуется. Это всë эндорфинчики!

Хочется залезть в ванну и отмокнуть. Но я уже пообещала маме, что сейчас спущусь.

Прижавшись лбом к стеклу, стою под тёплыми струями воды и не могу перестать улыбаться. Хотя ощущение, словно по мне всю ночь ездил танк своими гусеницами. И даже припарковался внутрь, явно не с первого раза и помял там все стены своим дулом.

В груди взрывается от всплывающих в памяти его слов мне на ушко, от его стонов, от тактильных воспоминаний, как он врезается…

— А-а-ай!!

Опускаюсь пальцами между бёдер, чувствую, как там всë растерзано. Мне нужен какой-нибудь крем, наверное… Или что там в таких случаях используют?

Под халат надеваю плотную маечку, не дай бог распахнется на груди при родителях!

Но губы под майку не спрячешь. Они опухшие, обсосанные и местами покоцанные…

Леплю ярко-зелёные мятные патчи под глазами, чтобы хоть немного зрительно отвлечь внимание от губ. Замазываю лицо белой маской, чтобы не краснеть, как дура. Потому что оно горит.

Открыв дверь Татьяне, наблюдаю со стучащим сердцем, как она прибирается. Надеюсь, мы больше нигде не оставили следов.

Надо было под кроватью посмотреть! Капец…

Захожу в телефон.

«Доброе утро, родная. Напиши, как проснёшься».

Ммм… Ванечка!!

И я опять цвету и пульсирую как дурочка. На его авке улыбка. Мне хочется целовать еë, повиснув у него на шее.

«Доброе утро…» — пишу ему, хотя уже давно не утро.

«Как чувствуешь себя?».

Как бы тебе передать…

«О-о-о…» — отправляю ему лаконичное.

— Ай… Ай… Ай… — меняю позу на кресле и тихо бормочу себе под нос: — Ванечка… Гад!

Дайте мне что ли лëд!

«Моя зайка!» — я даже слышу его интонацию.

И сразу же ему всë прощаю.

Надеваю наушники и несколько раз прослушиваю его голосовое. Раза с третьего только понимаю, что помимо голоса и интонаций, там ещё и руководство к действию — где взять волшебную таблеточку. Я маньячка…

Беззвучно ойкая, шагом сказочной гусыни спускаюсь в столовую.

— На обед ты уже опоздала… — поднимая взгляд от экрана смартфона, констатирует мама. — Ну нельзя же так пить, детка.

— Мам! Да я пару коктейлей всего.

— Нда? — недоверчиво.

— Честно-честно!

— Что-то болит?

О, да!!

— Ногу немного подвернула.

— Надо сделать рентген.

— О, нет. «Немного», мам!

Ухожу на кухню, шарюсь в холодильнике, ищу лечебные крема и мази для слизистой. Засовываю в карман халата какой-то тайский крем с лидокаином и травами.

— Уху с сёмгой будешь?

— Буду… Только бульончик.

Мама ставит передо мной чашку.

Жмурясь, глотаю тёплый бульон.

Мама расспрашивает про одноклассников. Я рассказываю сразу, что Иван приезжал туда. Вру, что пригласила его сама. Мало ли что всплывёт.

— Погрызли уже там его наши хищницы, — смеется мама.

— В смысле?

— С засосами на шее…

— Аа!.. Ну… Да… — поджимаю губы.

— И кто из них?

— Зачем тебе?

— Борис должен знать. Мало ли как всплывёт информация, и какая. Мы ко всему должны подготовиться.

— Да, мам! Ну неправильно это. Иван взрослый уже… Ничего таи критичного не было. Немного в бассейне побесились и всё.

— А Корниенко там чего?

— Дэна сослали в военную академию, — вздыхаю. — Сейчас — на каникулах.

— А мне очень интересно как ему звание присваивать будут с его тату и пирсингом.

— Пирсинг он снимает. А тату… Ну пару трешовых забил другими, а остальное… Ну сейчас каждый второй с тату.

— Хорошо, что Ванечка у нас не второй, а первый. Терпеть не могу эти ваши чернила.

Ванечка — первый, это безусловно. Зависаю, глядя в окно со счастливой улыбкой.

— А что это ты цветëшь? — палит меня мама, подозрительно прищуриваясь.

— Да так…

— Я, надеюсь, ты ничего там себе с Корниенко не позволила?

— Да, мам! — гремлю ложкой. — Мы с Дэнчиком друзья.

— С утра их водитель залез твои вещи. Как они у него оказались?

— Да в машине я у него оставила. Просто болтали.

— Нда? — скептически.

— Ну хватит…

— Отец не переживет интрижки с Корниенко, так и знай.

— А с кем переживёт? — фыркаю я.

— Яся, прекрати. Это недостойно.

— Мам… — вожу ложкой по тарелке, опуская взгляд. — Я не люблю Эдика.

Нервничая, бросает в раковину вилку, которой размешивала салат.

— Очень вовремя разлюбила!

Выходит из кухни.

Я виновато прячу в ладонях лицо. Надо отложить это всë до выборов. Ну нельзя сейчас…

В горло больше ничего не лезет. Суп давно остыл. Я не знаю, как сказать Ване, что камин-аут с Эдиком откладывается.

Всего-то несколько дней! До моей казни… Есть шанс, что после выборов родители воспримут чуть мягче наш разрыв. Может, гад сжалится?

Через некоторое время мама возвращается. Забирает у меня чашку. Переставляет в раковину. Передо мной появляется чай с лимоном.

— Иван приехал… — смотрит в окно мама. — Что-то рано.

Забираю чай.

— Я к себе!

Потому что, когда мы увидимся, нас так коротнет, что… Это будет нельзя не заметить! И пусть нас лучше не видят вместе.

В комнате пугаюсь своей неземной красоты в зеркале. Я уже и забыла, что у меня масочка!

Скинув халат, быстренько смываю всё. Сделав пару глотков чая, прямо в майке и трусиках, бегу через балкон в его комнату. Слышу его шаги на лестнице…

Сердце бьётся в горле.

Он открывает дверь. Взгляд вспыхивает! Отворачивается, чтобы запереть еë. И снова встречаемся взглядами. Застыв, стоим…

Одновременно срываемся с места. Я бросаюсь ему на шею. Поднимает меня под бёдра над собой. Кружит… Мы, закрывая глаза, встречаемся губами. Он такой нежный… чувственный…

Я умираю от щемящий эйфории, едва касаясь его губ невесомыми поцелуями. Мы падаем на кровать, ласкаясь лицами, устраиваемся уютнее. Он натягивает на нас покрывало. Закрывая глаза, ловим пульсы друг друга губами — виски, шея, запястья… Проваливаемся в блаженный сон.