— Только и слышишь: «Ах, Кеши! Ах, какие у него руки красивые!»

— Мадам, насколько мне известно, немало людей сходят с ума и от ваших прекрасных глаз!

Рима медленно поднялась с места, вытянулась во весь рост — в кокетливом, полупритворном опьянении. Глаза ее сияли, и казалось, даже в ее густых кудрях сверкали, подобно светлячкам в ночи, какие-то искорки.

— Малыш зовет… Извините, я на минуту.

Ратти набросила на плечи теплую шаль. Кеши пристально поглядел на нее:

— Ты замерзла?..

Ратти, не отвечая, долго смотрела ему в глаза, потом тихо сказала:

— Когда уходит Рима, кажется, что с ней вместе уходит из комнаты тепло…

На лбу Кеши выступила испарина, словно ему вдруг стало жарко:

— Иногда мне кажется странным, что вы с ней так подружились.

Ратти не сказала в ответ ни слова. Даже веки ее не дрогнули. Кеши в нерешительности постоял немного перед ней, потом повернулся, включил чайник и, открыв буфет, поставил на стол стаканы. Вид у него был такой, словно он искал ответ на какой-то важный, самому себе заданный вопрос.

Вошла Рима, держа на руках малыша, и то, что было налито в стаканах, сразу же показалось безвкусным и пресным. Есть в мире одно, что опьяняет крепче любого вина, — веселое, озорное детство!

— Ну, поцелуй свою Ратти, Кумуль!

Куму звонко расцеловал Ратти в обе щеки. Потом — папу. Потом с веселым смехом коснулся губами красного пятнышка на мамином лбу. И когда его, расшалившегося, болтающего руками и ногами, уносила, наконец, в детскую нянька, стаканы на столе провожали его веселым дребезжаньем.

Ратти отпила глоток и холодным, решительным тоном сказала:

— Я хочу в воскресенье уехать, Рима.

— Куда торопиться?

— Никуда. Просто отпуск кончается.

— Но ты же можешь его продлить! — В дрожащем голосе Римы звучала требовательная настойчивость.

Кеши искоса взглянул на Риму.

— Пусть Ратти сама решает, когда ей удобней ехать. Так будет лучше, а?..

В глазах Римы влажным блеском засверкали крохотные огоньки. Она быстро встала — будто вспомнила вдруг о чем-то — и, откинув бамбуковую штору, вышла из комнаты.

Ратти молчала. Незнакомая резкая складка появилась вдруг возле ее тонких губ — появилась и тут же пропала. Она глубоко вздохнула, всей грудью вбирая воздух, медленно и почти беззвучно. Потом обвела комнату ищущим, взглядом и протянула Кеши руку. Кеши на мгновенье задержал руку Ратти в своей:

— Если вдруг захочется, приезжай к нам на уик-энд, когда угодно, в любое время. Мы оба только рады будем, ты знаешь.

Ратти нахмурилась. Ей было неприятно, что Кеши с такой легкостью прочел ее мысли. Кеши спросил вдруг:

— Что ты здесь высматриваешь?

— Угол ищу. Такой угол, куда никто не заглядывает. Я бы туда одну Ратти спрятала, а другую с собой увезла!

Кеши строго, серьезно глядел Ратти прямо в глаза:

— У каждого человека, Ратти, бывает так, что в «одном» уживаются «двое», уверяю тебя. Однако…

Вне себя от возмущения, Ратти вскочила с места и устремилась к дверям; но с порога вернулась и, еле сдерживаясь, подошла к Кеши:

— Скажи, пожалуйста, с какой стати ты все время пытаешься анализировать меня? Ты… Ты только и делаешь, что пропускаешь меня через пишущую машинку, а потом тычешь мне в лицо отпечатанный экземпляр моей собственной персоны!.. Зачем это тебе?

— Ратти! — Срывающийся голос Римы.

Ратти только теперь заметила стоящую рядом Риму и почувствовала, как вся комната наполнилась вдруг ядовитой, противной горечью.

— И ты, Рима, тоже! Вы оба… Нищая старуха забилась в свою нору. Так вам ее непременно вытащить на солнце понадобилось?.. Ладно. Но зачем же красть ее грязные лохмотья и выставлять их напоказ?

— Ратти! Ох, боже мой…

От волнения Рима сама дрожала с головы до ног.

Ратти беспомощно покачала головой:

— Ну что я говорю?.. К чему? Вы ведь и так все понимаете…

Прикрыла ладонью веки и бесконечно усталым голосом сказала:

— Когда вы на меня так смотрите, мне кажется, что я присутствую при собственном вскрытии.

Рима взглянула на Кеши глазами, полными слез:

— Зачем ты ее так расстроил?

Кеши осторожно обнял Ратти за плечи, подвел к дивану, усадил и, коснувшись губами ее лба, сказал:

— Прости, пожалуйста, Ратти! Я должен был думать, что говорю…

И после паузы:

— А не хотят ли девушки немного погулять?..

— К тебе можно? Раттика, нам к тебе можно?

Рима стояла на пороге, держа на руках Куму. Малыш, ухватившись рукою за косяк, строил веселые гримасы. Свежая, сияющая улыбкой рожица то появлялась в проеме дверей, то снова исчезала.

— Можно, можно! Иди сюда, Куму, иди, маленький!..

Вырвавшись из рук Римы, мальчуган вприпрыжку подбежал к Ратти и крепко обнял ее. Усадив его на постель, Ратти оправила покрывало и ласково потрепала Куму по румяной щеке.

— Что сейчас у нас Куму получит? Ну-ка, скажи! — Глаза мальчика засверкали. Прижавшись к Ратти, он громко прошептал:

— Кишмиш! Кишмиш!

Рима и Ратти рассмеялись. Нянька принесла доверху наполненную изюмом чашку. Куму в восторге принялся уписывать изюм за обе щеки, смакуя каждую ягодку. Ратти погладила его по голове:

— Мальчик ты мой!..

Крепко обняла его — так, словно сжимала в объятиях не Куму, а свое собственное счастье, расцветающее в ее душе.

— Славный мой!.. Такой славный!..

Малыш быстро справился с изюмом и принялся скакать по постели, кувыркаясь и хохоча, дергая Ратти за волосы. Ратти в притворном гневе бросала на него сердитые взгляды, а сама то гладила его розовые щеки, то нежно целовала маленькие ноги в шерстяных носочках.

Рима, Кеши и малыш Куму…

Не по этому ли мосту Ратти суждено было перейти лежащую перед ней глубокую пропасть кромешной тьмы?

ТУННЕЛИ

У поворота на Саммер-хилл мерцавшие за окном вагона звезды вдруг исчезли. Поезд нырнул в нескончаемо длинный туннель.

Ратти закрыла глаза. И ее звезда больше не светит. Ее звезда похожа теперь на глыбу каменного угля. Тот же цвет. То же воздействие.

…Шорох сосновых ветвей на ветру. Топот босых ног. Прыгающие и пляшущие под деревьями ватаги ребятишек.

Черточки полоски —

Чертовы волоски,

Белые — ваши,

Черные — наши…

На дощатых створках дверей, на косяках и порогах, на оконных рамах и железных кровлях, на камнях, на стволах деревьев — черточки углем. И мелом. Много-много черточек.

Была такая игра. Под ребячьими руками вырастали целые леса тонких линий.

Черненькие — угольком,

Беленькие — мелом…

Прижав к груди охапку золотистых подсолнухов, Ратти с торжествующим видом спускалась по лестнице, ведущей вниз по склону. Гордая. Ликующая.

— Эй, Ратти!..