С нами поехала послушница Снежана, рослая девушка с крепкими рабочими руками. Когда солнце перекатывалось на другую сторону участка, а тени бронзовели, Василий Дмитриевич звал Снежану помочь ему по дому. Снежана нехотя откладывала тяпку и заходила в дом на полчаса-час. Эти полчаса нам нравились — за нами не присматривали, и мы могли не полоть грядки и не собирать смородину, а ловить жуков и бабочек, сражаться на яблоневых палочках и гладить кошек, у Василия Дмитриевича их было две.

Кстати, Ваня тоже собирал смородину. Я разве о нем не говорила?

У нас с Андреем был друг. Он был худенький и смуглый, с кожей цвета летней полуденной тени. Он быстрее всех бегал и набивал тележку мусором, очень старался.

Один раз, когда мы играли, Ваня сидел на окне и вдруг замахал кому-то рукой.

Внизу стоял мужчина, махал Ване в ответ. На миг он отвернулся, провел ладонью по лицу, снова махал.

Это кто, спросили мы с Андреем.

Это папа, сообщил Ваня.

Мы не успели разглядеть Ваниного папу — в комнату вбежала его мама, стащила нас с подоконника. Слезь с окна, сказала она Ване, с папой нам нельзя общаться, помнишь? Он отступник.

Ванин отец приходил уже в который раз, упрашивал Ванину мать образумиться, вернуться — или вернуть ребенка. Верить в Великого духа он не желал, поэтому был изгнан из семьи — точнее, семья ушла от него в «приют».

Пойдем, я тебе кое-что покажу, сказала Ванина мать с чуть перекошенной, будто приклеенной, улыбкой, взяла Ваню за руку и увела из комнаты. Мы с Андреем сразу бросились к подоконнику, было жутко интересно, стоит там Ванин папа или уже нет. Его уводили трое учеников отца, они скрылись под кронами тополей, и больше мы его не видели ни разу.

Если близкий не разделяет твоих взглядов, то он тебе не близок, так говорил отец.

Родители Андрея были близки друг другу и верны секте. Они разъезжали в газельке по области и вместе вели семинары. Моей мамы тоже вечно не было дома, она приобщалась к свету: уходила на ритуалы, в медитацию, в астрал, в йогу, в общение с новыми членами «Сияния». Ей нравилась роль первой леди. Роль матери не была такой почетной. Мне слоняться по квартире было скучно — мой вечный аргумент, — поэтому Андрей с братом стали сидеть у нас. Андрей забавно краснел, когда послушницы садились рядом с ним в своих чулках в сетку и поддразнивали, называя его будущим шаманом. О, ты будешь великим шаманом, смеялись они, во-от с таким вот пером.

Уже в Омске я узнала, что мама Андрея покончила с собой. Не помогли ей семинары и брошюры.

Был еще один закон: если ребенок непослушен, значит, в него вселился злой дух.

Провинности бывали разные, не каждая оказывалась симптомом худшего, но в некоторых случаях проводили ритуал. Наказание придумывали наставники — не давать еду, заставлять молиться сутки напролет, всякое могло быть, — а родители исполняли.

Ваня был очень самостоятельный. Он не спрашивал разрешений, не стеснялся говорить что думал, смеялся над шаманами, был неудобным, в общем. Андрей сказал, что Ваня встретился с отцом. Это и привело к несчастью.

Андрей тогда зашел за мной — постучал в дверь, весь красный и запыхавшийся от бега, и сказал: пойдем скорее в Юбилейный, из Вани будут доставать злых духов. Я надела сапоги — лето близилось к концу, затянулись дожди, — и мы побежали по грязи и лужам в парк. Ты его знаешь, он до сих пор заросший, заблудиться можно. А в те годы там был реальный лес.

Ритуалы послушники проводили на поляне, минутах в пятнадцати от хижины бомжей. Не добегая, мы свернули с тропинки и пробрались к месту ритуала через кусты. Тут же промокли — с веток за шиворот капала вода.

Людей было не очень много: шаманы-наставники, несколько послушниц и Ваня с мамой. Ваня лежал на земле, его мама сидела рядом и пела мантры. Затем достала что-то из тканого мешочка — травы, наверное. Она вложила их Ване в рот, накрыла ладонью. Продолжила петь, другие подпевали.

Они пели еще минут десять после того, как Ваня замер. Как-то не заметили, наверное, что его нос закрыт.

Мало кто знает — точнее, мало кого интересует, — что в глубине Юбилейного парка есть теплотрасса и коллектор, крышка которого до сих пор не приварена. Иногда мы с Андреем заглядывали внутрь, звали Ваню. Бросали ему всякое, от мелочи до кирпичей. Те падали в мокрую тьму, плюх-плюх.

Я до сих пор не могу понять, почему я молчала. Я постоянно задаю себе этот вопрос. Не было ужаса, не было паники, я и не поняла сперва, что происходит. И ждала, что кто-то из взрослых скажет, остановит, обратит внимание на то, как Ваня дергает ногой, синеет.

Возможно, остальные тоже ждали, но смелых не нашлось.

выдох шестой

Вообще-то Андрей сказал, что сам не знает Светиных друзей, но можно попробовать найти их на семинаре. Спустя пару дней он позвонил и сообщил: сегодня будет сбор в лесу. Туристы, новички, я ничего не обещаю, но нужные люди могут заглянуть туда.

Договорились встретиться у Ромы, тот настоял. Рома долго и молча пил чай, сжимал челюсти, будто проверял зубы на прочность. Ну, голова не жопа, когда-нибудь пройдет, хмуро сообщил Рома, заметив в руках у Ники обезбол. Поблагодарив за участие, Ника стала ходить по квартире, маясь от мигрени.

Диван был разложен, укрыт выцветшей простыней, поверх лежало скомканное одеяло и две подушки, зарядка от телефона. На подоконнике журналы об охоте, в стопке двенадцать штук, на полу рядом с диваном Ника заметила еще два. Рядом сложенная палатка, коробка с написанным на ней номером, в коробке ножи и топорик. Из-под них выглядывал носок. К стене за шкафом был прикреплен узкий оружейный сейф чуть ли не с Нику высотой. В коридоре под вешалкой две пары сапог, на вешалке плащ, куртка, жилетка, бейсболка — все подряд.

Ванная комната у Ромы тоже была холостяцкой: на полу хрустел песок, на стиралке высилась гора одежды. На крючке у раковины висело одно полотенце, наверное для всего — и лица, и рук, и тела. Из общего порядка выбивалась шеренга бутылок: три средства для мытья сантехники, два для стирки, одно для эмали, два спрея для зеркал и стекла. В стакане над раковиной стояли две зубные щетки: синяя