Шрифт:
Закладка:
- Сергей?..
- Григорьевич... И вовсе не Вовси, - печально скаламбурил бывший старпом "Капеллы".
- Догадываюсь.
- Правильно догадываешься.
- Танька-то, выходит, родилась по поддельным документам.
- Документы - верняк!.. Это батяня ее поддельный. Вот... инстинктивно, видать, в жмурки и защищается от жизни... отчеством, как щитом... Пацанка еще. А отчество - подавай... Инстинкт - во спасение, иначе не скажешь...
- В отделе писем, Александр Маркович, без инстинктов. Там по-другому не бывает. Пишут - куда? На редакцию. Кому? В отдел писем - Татьяне Сергеевне. "Уважаемая Татьяна Сергеевна! Предлагаю Вам познакомиться с моими новыми стихами и честно ответить мне: поэт я или кусок говна?"
- Так и пишут? - хохотнул Старатель.
- Насчет фекалий стесняются. Но в основном - так.
- И что? Как моя Танька? Отговаривает это говно плодить фекалии? Или?..
- Отговаривать нельзя. Советовать - пожалуйста. Вот и советует: читайте Пушкина, читайте Маяковского, набирайтесь поэтической грамоты. На худой конец, литературу будете любить, а не только себя в ней.
- Шелапутная девка! Небось, ухлестываешь.
- Мишаня Гольдин на нее глаз положил. Но... но ему вот-вот под призыв. И - "вы служите, мы вас подождем".
- Подождет? Или... ухлестываешь?
- Подождет... Или...
- Лет до ста расти нам без старости, - вспомнив о дочкиных советах, Александр Маркович расчувствовался и как в холодную прорубь окунулся в школьную программу старшеклассников.
- До ста? По-Маяковскому? - усмехнулся я, догадываясь: азартный характер Старателя не позволяет таежнику уйти и от кухонной игры интеллигентов в цитаты.
- По себе. Не делай под Маяковского, делай под себя. А под себя... Тебе это... точняк!.. лет до ста и без старости.
- "Нам", Александр Маркович! - поправил я бородача.
- Нам?.. Нет, своей судьбы не видишь, паря. Иначе интереса в жизни не будет. Тебе...
- И что?
- Член в пальто!
- Откуда?
- От верблюда!
- А без выражений на вольную тему?
- Без выражений... интересу в жизни не будет, мил-человек.
- Но я должен знать - что там?
- Доживешь - увидишь.
- А проще... Нельзя - что? где? когда? Почему я должен верить тебе... без этого?
- А ты мне и не верь. Верь Господу... И медали Господней тоже верь. Она мне на тебя навела подзорную трубу, когда ты еще водку пил с Красноштановым.
Мне стало немного жутковато. Тело окутало мелкой дрожью, противной по ощущению, приходящей всегда с запозданием, следом за пережитой опасностью.
- Из тебя, Александр Маркович, не "чиф", а прямо-таки Синяя борода. Туда нельзя - там стрела каленая. Сюда запрещено - здесь Хозяйка медной горы. Вперед по жизни...
- Иди-иди, не пожалеешь.
- Заинтриговал...
- Ну! Наперед видеть все - жизнь без интересу. А вот Золотой жилой Сибири заинтригуешь кого угодно, - уклончиво ответил Старатель.
- Где? - напрягся я.
- Там, в хвосте.
Он хитро улыбнулся, показав глазами на уходящий в темноту подземный ход. Затем стер улыбку ладонью и сказал мне:
- Поднимайся. А я пойду налаживать самострел. Нечего туда соваться слабонервным.
Выдернув стрелу из-под лестничной ступеньки, Старатель валко направился к коробам и исчез в подземном ходе сразу за ними.
14. Схватка
Дальнее жужжание пропеллера наводило на мысль о поисковом вертолете. Пора бы ему появиться. А то в диспетчерской пьют, пьют, и заметят разве что пропажу последней, на опохмелку припасенной бутылки, но не друга своего, летуна. Его позабыть-позабудут с молодых-юных лет, если, конечно, не послали за добавкой.
Сидя на топчане, я прислонился к прорубу-окну: выискиваю звуки, высматриваю небо - авось, железная стрекоза вынырнет из-за облаков. Костерчик бы запалить. Сигнальный.
А почему бы и нет? - откликнулось во мне. - Жорка ведь не приписной корреспондент. Он в списках значится. Обязаны найти, отрапортовать командиру отряда. Так мол и так. Винтики и гаечки на месте, а человек у Бога за пазухой. Все чин-чинарем, как и предписано от сотворения мира.
С метательным ножом на перевязи - "пригодится для рубки сушняка!" - я вытащился во двор. Набрал ворох веток, притулил к ним бревно. И по-прежнему, не опираясь на покалеченную ногу, тыркнулся к сараю за щепой на растопку.
Из лабаза с провиантом раздалось предупредительное рычание еще настороженного, не злобного окраса.
Что за цирк? Топтыгин? Посреди дня? На трезвую голову?
Но не до цирка, когда ты вдали от галерки, не паришь над ареной.
Да, не до цирка, если из дверного проема, похрипывая и ворча, вываливает мохнатое чудище. Поблескивает черносливом глаз, вертит мордой, облизывая с когтистых лап тягучие струйки меда. Доискался, сластена, припасов Старателя, и теперь будет насмерть стоять, оберегая их, как свои, от пришельца.
Я, видите ли, пришелец...
Дикость какая!
И то!.. Медведь - хозяин, закон - тайга.
Закон был на стороне медведя. Потому что и сила была на его стороне.
Мне ничего не оставалась, как выхватить нож и... и в растерянности остановиться. Мимо меня, взвыв чуть ли не громче мохнатого воителя, промчался Старатель с кинжалом на отлете.
Они сошлись на луговине, у входа в лабаз.
Бурый облапил моряка, пытаясь повалить его на землю. Он ревел от натуги и злобы, омывал шкуру потоками крови. Клинок таежника искал его сердце, и не находил. Удар следовал за ударом, и на каждый выплеск стали накладывался болевой рык.
Я взмахнул ножом и, видя, как пятисантиметровые клыки хищно смыкаются на шее человека, у сонной артерии, метнул его в цель. Лезвие по самую рукоятку вошло в левый глаз зверя. Он обмяк и, оскребываясь о кишки, свалился на Старателя, придавил его к земле.
Волоком я оттащил таежника на центр луговины, подальше от подергивающегося в конвульсиях шатуна. Мало чего соображая, делал ему искусственное дыхание, мучил нажатием ладоней диафрагму живота, но выдавливал на губах лишь пузырьки крови.
Послышалось:
- Полный штиль...
- Потерпи, потерпи, - бормотал я, массируя ему грудную клетку.
Послышалось:
- Вечный прикол...
- Постой, постой!..
Глаза его открывались все шире и шире. По ним, разрастаясь в размерах, выкатывали вверх по дуге зрачки с моим - ну, конечно же! - моим изображением. Глаза уставились в запредельную точку неба, куда-то туда, откуда слышался голос - да-да, набирающий силу голос! - то ли Господень, то ли Моисеев, то ли...
Запредельная точка неба в застекленных, с капелькой слезы глазах Старателя приняла
