– Вы, следовательно, были раньше горшечником Теренцием? – уточнил Варрон.

– В течение некоторого времени мне угодно было быть горшечником Теренцием, – ответила эта «тварь».

Варрон с легкой иронией произнес:

– Вы неплохо освоились с этим положением.

– Есть повелители, – возразил Теренций, – которым нравится быть актерами. А разве не верно, что не так важно на самом деле быть кем-либо, как важно, чтобы другие этому верили? Не так ли, мой Варрон? – И впервые он назвал его по имени, как равный равного, не прибавляя титула.

Варрон же улыбнулся про себя: «Недолго тебе фамильярничать, мой Теренций». Вслух он сказал:

– Многие теперь думают, что император Нерон жив и находится в Эдессе. Кое-кто, конечно, оспаривает это, кое-кто смеется над этим. Вот, скажем, наш Иоанн с Патмоса, актер, настоящий профессионал, – с чем вы, вероятно, согласитесь, – полагает, что, играй он Нерона в трагедии «Октавия» так, как некоторые играют его в городе Эдессе, ему никто не поверил бы.

При этих словах Варрона горшечник Теренций не мог сдержаться, и лицо его еле заметно дернулось. Будет день, и он покажет этому Иоанну, кто из них лучший Нерон, а пока, спасаясь от Варрона, он пустился в метафизические рассуждения.

– Божество, – сказал он, – создает живые существа мириадами, но иногда ему угодно сотворить человеческое лицо – единственное и неповторимое.

– А вы не заблуждаетесь? – возразил Варрон. – Не слишком ли дерзко такое утверждение? Если существует, допустим, человек с неповторимым лицом императора Нерона, то, по-вашему, не существует средства безошибочно узнать: может быть, все-таки человек этот – не подлинный император Нерон?

И, видя, что Теренций теряет спокойствие, он продолжал:

– Неужели же нет такого средства?

– Возможно, что есть, – нерешительно ответила «тварь».

– Во всяком случае, эдесские власти, – сказал Варрон, – полагают, что такое средство существует. Если некто претендует на то, что он является цезарем Нероном, то, значит, – считают эдесские власти, – ему должны быть известны тайны, в которые, кроме самого цезаря и сенатора Варрона, никто не посвящен.

Теренций молчал, беспокойство его росло.

– Вам такой взгляд представляется ошибочным? – насмешливо подбодрил его Варрон.

– Мне кажется, что такой взгляд правилен.

– Ну вот, видите, – весело сказал Варрон. – Что это мы все стоим? – И он пригласил Теренция сесть, так как они все время торжественно стояли друг против друга. Они сели.

– Вы помните, например, – благодушно приступил к неприятному экзамену Варрон, – как однажды в мае месяце, что-то около восемьсот восемнадцатого года от основания Города, император Нерон посетил публичный дом «Павлин», что за Большим цирком? Императора сопровождали друзья, среди которых находился и сенатор Варрон.

Блекло-розовое лицо Теренция чуть покраснело. Какая низость со стороны Варрона упомянуть именно об этом эпизоде. Дело в том, что во время визита, о котором шла речь, пострадала некая знатная дама по имени Луция, разыгрался скандал, и император вдруг решил, что ему не пристало быть участником такого приключения. Последовали разъяснения, будто тот субъект, которого некоторым угодно было принять за императора, был случайный уличный прохожий, компания просто подцепила его на улице и потащила с собой в притон. Прохожий этот был опознан в лице горшечника Теренция. Его вызвали к претору и приговорили к денежному штрафу, который каким-то неизвестным был возмещен ему с лихвой. На суде Теренций узнал о таких подробностях этого дела, которые вряд ли кому-нибудь еще могли быть известны. Используя знакомство Теренция с этими деталями как подтверждение его тождества с императором, Варрон оказывал Теренцию в известном смысле большую услугу. Но Теренций видел в этом не великодушие, а только иронию. Он вспоминал об этом эпизоде редко и всегда с неприятным чувством. Он с удовольствием воображал себя в сенате, читающим императорское послание, но никак не на суде, когда стоял перед претором, ничтожный вольноотпущенник, вынужденный взять на себя грязные поступки, от которых не слишком щепетильный император по внезапному капризу пожелал отречься.

– Да, я помню этот эпизод в «Павлине», – ответил он неохотно.

– А помните вы, – продолжал Варрон все в том же ровном тоне, – что сказал император Нерон, когда эта дама, Луция, стояла голая на окне, а Элий собирался сбросить ее вниз?

Об этом Теренций не знал, об этом на суде не упоминалось. Возможно, и в самом деле, что знали это только несколько друзей, в обществе которых император Нерон забавлялся тогда в «Павлине», если только они еще живы и об этой истории помнят. И Теренций почувствовал тем большее смущение, что, как оказалось, Варрон предложил ему этот вопрос не из коварства, то была честная проверка.

Как бы там ни было, но отвечать надо было. Он подтянулся, принял позу Нерона, проникся – так ему казалось – духом императора, взял смарагд, стал Нероном и ответил голосом Нерона:

– «Оставь, мой Элий. За окно можно выбросить фельдмаршала или царя, но не голую даму». – Так или примерно так должен был ответить тогда император Нерон.

Варрон улыбнулся. Он впервые увидел в руках у Теренция смарагд. Смарагд Нерона был как будто меньше, но тщательнее и искуснее отшлифован. Кроме того, подлинный Нерон никогда не пытался бы блистать остроумием в публичном доме. Наоборот, когда Элий хотел выбросить из окна Луцию, он, изрядно пьяный, как большинство тех, кто был с ним, зевая, заплетающимся языком довольно бессмысленно сказал:

– Пожалуйста, мой Элий, делай все, что хочешь. Угощайся, дружище.

Варрона забавляло и тешило, что Теренций никак не мог представить себе Нерона в будничном виде. Он полагал, что император в любой ситуации, даже в публичном доме, должен вести себя по-императорски и говорить только о фельдмаршалах и монархах.

Теренций, пока говорил, чувствовал себя еще более или менее уверенно. Но, едва договорив последние слова, он невольно опустил смарагд, который подносил к глазам жестом Нерона, снова стал горшечником Теренцием и, устремив на Варрона напряженно прищуренный, внимательный взгляд, старался