И тут рявкает толстый турок, останавливая схвативших было Георгия палачей. Я замер, от души радуясь, что моего реципиента обучили турецкому языку и боясь пропустить хоть слово.

— Правоверные! Взбунтовавшийся раб заслуживает смерти. Но сегодня любимая наложница нашего повелителя Кёсем-султан подарила ему сына. Вознося молитвы к всевышнему, наш повелитель султан Ахмед в милости своей повелел, сохранить жизнь тем из рабов, кто в дерзости своей не пролил крови правоверного.

Я выдохнул, ещё не до конца веря услышанному. И только увидев, как отпустили уже подтащенного у колу грузина понял, что моя смерть ненадолго откладывается.

Глава 9

Гигантская волна с диким рёвом обрушилась на борт, круто завалив галеру на бок и тысячью ледяных игл окатила с ног до головы. Ветер, негодуя на очередную неудачную попытку опрокинуть корабль, неистовствовал, со страшным скрипом раскачивая мачты.

— Матерь Божия! Вот и смертушка моя пришла!

Вопль одного из гребцов был едва слышен за шумом разбушевавшегося моря и тут же захлебнулся под напором очередной волны.

Ну, что сказать? Хоть кричать тут бесполезно, но не согласится с невидимым крикуном, я не мог. Под ногами до самой скамьи поднялась ледяная вода, истлевшая рубаха облепила тело мокрым, ледяным панцирем, промозглый ветер, заливая лицо солёной водой, перехватывал дыхание, вызывая безудержный кашель.

Нет! Долго я так не продержусь! Да и не только я! Даже если галера и переживёт этот страшный шторм, оставшись на плаву, к утру на ней ни одного живого гребца не останется! Все в ледышки превратимся!

— Помолись за меня, Чернец, — прохрипел, тесно прижавшийся ко мне, Тараско, клацая зубами. — По всему видать, и впрямь, умирать время пришло.

— Да тут за всех помолиться надо, — повернул ко мне голову Янис. — Я больше десяти лет по Балтике ходил, а такие штормы редко видел. Хорошо, что нехристи паруса убрать успели, не то уже давно бы ко дну пошли.

С громким треском, словно подтверждая его слова, одна и мачт сломалась почти у основания и рухнула в море, едва не выломав борт.

— Не потонем, так околеем от холода, — возразил я ему, отчаянно трясясь. Туркам хорошо. Попрятались в трюм как крысы и нос наружу не высовывают. Бросили галеру на произвол судьбы.

— Не бойся, Федька, — Аника, оставался единственным из моих товарищей, кто ещё сохранял оптимизм. — Не для того мы от казни спаслись, чтобы замёрзнуть на галере этой проклятой. Жмись друг к другу теснее, браты! Выдюжим!

Я вздохнул. Что да, то, да. Уже поболее трёх месяцев прошло, а день тот до сих пор с дрожью вспоминаю. На кол я тогда просто чудом не сел. До чего же всё-таки вовремя у султана сын родился. Хотя я и тут по самому краю прошёл. Не выжил бы после моего удара рыбак и сидеть мне на колу с Нагибой по соседству.

Страшная казнь! Как мне потом рассказали, несчастные больше двух суток промучились. Сам то я в это время в зиндане сидел. Турки, после оглашения помилования, о нас словно забыли, будто не зная что делать дальше; и казнить нельзя, и просто так отпускать не хочется. Так и просидели в душной, вонючей конуре до осени, пока гребцы для очередной галеры не понадобились.

И сейчас вон все вместе за одним веслом сидим. Разве что Георгия куда-то на другую сторону галеры загнали, да Болотникова с нами нет. Он уже, наверное, в Италии свои косточки греет. Вместо него за старшего на весле был суровый казак Данила Порохня, этакий хрестоматийный запорожец с большим чубом на выбритой голове и иссечённым сабельными ударами лицом. И чем только стричься в неволе умудряется! И не спросишь. Молчит как партизан, ограничиваясь лишь необходимыми при гребле командами.

— А что им тут делать? — поинтересовался, между тем, литвин. — Паруса вовремя убрали, уже хорошо. До берега далеко, за ночь на скалы не сядем. А дальше, как Бог решит. Выстоит корабль — хорошо, а нет, мечись по палубе, не мечись, толку не будет!

Новая волна накрывает с головой, вновь заваливая жалобно скрипящий корабль на бок.

Всё, похоже, и вправду, конец! И угораздило же капитана попереться в море в конце октября! Вообще-то в эту эпоху навигация в Чёрном море уже в сентябре заканчивается. Позже если и плавают, то вдоль берега, тесно прижимаясь к береговой полосе. Но нашему капитану видимо законы не писаны: то ли дело было спешное, то ли просто понадеялся успеть за два дня по хорошей погоде проскочить. Но как говорится, русское «авось» в туретчине не действует. Вот и тонем где-то у берегов Болгарии за милую душу!

Я не ответил, заметив какое-то движение на юте. Ночь ещё не вступила полностью в свои права и не успела скрыть в непроницаемом мраке окружающие нас предметы, превратив их лишь в размытые тени. Вот такая тень перед спуском с юта и застыла, не решаясь двигаться дальше. Неужто человек? Кому это сейчас в трюме в тепле и сухости не сидится? Точно, человек! Вон и другие невольники его заметили; зашевелились, позвякивая цепями и вытягивая шеи, какой-то смельчак рискнул даже поднять со скамьи, но тут же был опрокинут очередной волной вниз, на заматерившегося напарника.

— Кто это там? — вскинулся Тараско. — В этих сумерках, да за волной и не разглядишь толком, — пожаловался он мне, перекрикивая ветер.

— Уж точно не капитан, — хмыкнул я, напрягая глаза.

В душе неожиданно шевельнулся робкий росток умершей в Истамбуле надежды. Здорово тогда меня расставание с Болотниковым подкосило! Я ведь уже почти свободным себя на тот момент чувствовал. Уже и планы на будущее строил. И тут такой облом. Разменял наметившееся освобождения на мрачные стены зиндана!

Помнится, от нахлынувшей тоски и безнадёги, чуть умом не тронулся. Уже и мысли разные, нехорошие в голову полезли. Почти три месяца прожил на одном упрямстве, ни на что более уже не надеясь. Так что, как ни странно, этот непредвиденный рейс меня здорово выручил. Останься я в зиндане на всю зиму, неизвестно чем бы всё закончилось. А так сижу теперь, гадаю; замёрзну я тут или всё-таки утонуть быстрее успею? Креативненько. И, главное, рефлексовать особо некогда о том, что шансов на свободу почти не осталось.

Ведь на что может надеяться галерный раб? Сбежать не получится; цепи хоть и подзаржавевшие слегка, но крепкие. За этим