Шрифт:
Закладка:
– Что-то как-то я растерялся, Катюша! – захохотал Василий Михайлович.
– Ой, что это я! – спохватилась Катя, стаскивая со своих ног куртку мужчины. – Надевайте, вы же замерзнете!
– Не, ни за что! – запротестовал он. – Я прохладу люблю! А вот чайку бы попил!
Минут через десять сонная проводница принесла им два стакана чая, а Катя разложила на столике пирожки тети Дины. Ложки тихо стучали по граненым стаканам, за окном в синей дымке плыли спящие серые деревья, а Катя думала, что без тети Дины она давно бы умерла с голоду, а ее квартира заросла плесенью. Работа в госпитале занимала все время, сил на готовку и уборку у нее почти не оставалось.
Василий Михайлович неловко управлялся левой рукой, но Кате помогать ему запретил.
– Ты что так мало ешь? – ругался он.
– Не могу больше. Устаю! – засмеялась Катя.
– Да… Детям маленького роста кушать запросто непросто!
– Ой, Маша же сказала, что у вас внук родился! Да? – вспомнила Катя.
– Да! Доченька неделю назад родила! – засветился он от счастья. – Выписали уже. Жена сейчас с ней. Боюсь…
– Чего? – удивилась Катя.
– Не знаю, – смущенно пожал он плечами. – Уезжал отцом, возвращаюсь дедом. Страшно. Счастливый я.
Внезапно начался снегопад. Поезд мчался на север, и снежинки пролетали перед окном почти горизонтально, только некоторые – самые крупные – прилипали к окну. Катя мысленно ругала себя за то, что поленилась взять в дорогу пуховик.
– А тот парень…. Который себя подорвал… Он же ваш был? – только сейчас сообразила она.
– Да, наш, – сразу кивнул Василий Михайлович. – Дима. Из Воронежа. Добровольцем пришел. У нас-то хоть и мобилизованные, но все мужики собрались идейные, четкие, а он такой был… тихий, молчун. И не поймешь сразу, что у парня на уме. Когда на слаживании были, мать ему все звонила. Ух, и орала в трубку! Мы уж ему сказали: ну зачем пошел-то, раз мать так против? А он молчит.
– Потом объяснил? – спросила его Катя.
– Да, рассказал. У него ребенок больной родился – тогда, в четырнадцатом. И мать ему плешь проела: зачем тебе больной ребенок, ты только из армии, ты молодой, тебе жизнь свою строить нужно, гулять, а не болтаться по больницам. Ну он девочку-то свою с ребенком и бросил. А она, говорит, выжила, справилась и сына мне здорового вырастила. С сердцем у него что-то было, его прооперировали, в общем, здоровый пацан получился.
– И что?
– И он как узнал, что можно контракт подписать, сразу и помчался. Говорит, раз своему ребенку не помог, ее в беде бросил, так тут людям помогу. Терзало это его. А девчонке-то написать стыдно было. Мы уговорили, написал, она ему ответила, и потом прямо письмо ему прислала – через одного волонтера передала. И фотографию с сыном вложила. Он ее в нагрудном кармане хранил. И завещание на ребенка, молодец, успел написать. У нас мужик один ему подсказал.
– Тело достали? – тихо спросила Катя, грея руки о стакан с чаем.
– Да, вернули. Помогли нам ребята из добровольческого батальона, трех живых укропов вместо него отдали. Ну да не жалко, он и больше стоил. Пакет раскрыли, а он лежит, улыбается. Счастливым человеком, значит, ушел.
Дверь резко распахнулась, и их тихий ночной разговор прервался. Похожая на сову дама и ее сын демонстративно громко разговаривали, нервно и долго расстилали свои постели, яростно взбивали подушки. Катя даже начала чихать. Угомонились они минут через двадцать. Катя помогла Василию Михайловичу и забралась наверх.
Ей снился сон. Была зима, и на черную землю и черные обугленные деревья падал серый снег. Падало что-то еще, какие-то черно-белые листочки. Катя подошла поближе и поняла: она в сгоревшем саду Семеновых, а вокруг – кружатся в воздухе и тихо приземляются на землю – старые, черно-белые, почти выцветшие фотографии. Вдруг она заметила, что по саду неспешно ходит солдат и эти фотографии собирает. А в руках у него яркий, красный, бархатный фотоальбом – их семейный альбом, бабушкин.
Солдат обернулся, и Катя увидела, что в груди у него черная дыра.
– Вот, собрал! – радостный, подошел он к Кате. – Держи! Здесь все твои!
Катя стала листать альбом. Да, все их фотографии были на месте. Прадед на фронте – с другом. Оба веселые. Прадед в орденах – ему уже лет сорок, он сидит на стуле, а жена стоит рядом, очень гордая, положила руку на его плечо. Вот они с сыном – дед в центре, школьник. Стрижка у него смешная, под горшок. А вот дед в молодости, в военном училище. Бабушка, ей лет семнадцать – красивая, статная, волосы кудрявые, с аккуратной укладкой – стоит у столика, а на нем в вазе пушистый куст сирени. Вот они вместе с дедушкой в Риге, совсем недавно поженились. Вот они – с папой и маленькой тетей Леной – в Ленинграде. Папа на палубе корабля – уже старлей, молодой, счастливый, улыбается. Свадебные фотографии, цветные – папа с мамой. От их цвета у Кати зарезало в глазах.
– А мама и брат уехали, – нехотя призналась она, словно в этом была ее вина.
– Ничего. Ты не расстраивайся! – успокоил ее солдат. – Не переживай, хорошо? Я все равно всех твоих собрал. А можно я свою доложу? – застенчиво добавил он.
Солдат протянул Кате фотографию неизвестной девушки, которая держала на коленях мальчика лет семи-восьми. Руки у солдата были окопные, черные, но почему-то светились изнутри.
– Катюша, дочка! Приехали!
Ее разбудил Василий Михайлович. Соседей по купе уже сдуло ветром. А за окном был Питер.
Встретил их Игорь Шиманский и все утро возил по городу. Василий Михайлович сидел счастливый, почти пьяный от такой красоты. Он много молчал и иногда фотографировал. Больше всего его поразила Нева. Он стоял на ветру и завороженно смотрел, как она стремительно несет свои темные воды, только что освободившиеся от льда, но еще покрытые снежной колючей пеной. Стоял он долго, и взгляд его не рассеивался и не уставал, наоборот, был очень спокойным и сосредоточенным. И Катя его понимала. Ей тоже казалось, что природа всегда выше и осмысленней, чем сотворенное человеком. И в этой реке для нее было больше жизни, смерти, человеческих судеб и даже истории страны, чем в строгих зданиях с правильными пропорциями, с белоснежными колоннами. Если бы в жизни все было правильно, ее отец сейчас был бы там, куда несет эти холодные воды Нева – в том суровом море, на огромном корабле, он стоял бы
