Нина Филипповна вмешивалась, наводила порядок, успокаивала, убеждала пережить обиду и несправедливость, деликатно отказаться от невозможного. Через несколько дней Игорь все начисто забывал. Она же не забывала ничего и никогда. «Я не злопамятная, а памятливая», — любила напомнить иной раз.

О подлинном распределении ролей в этой довольно известной семье мало кто знал, а глухим слухам мало кто верил. Настолько комичным все это представлялось. Высокий — почти метр восемьдесят, в меру упитанный — девяносто кг (не слишком, однако, заметные при таком-то росте), абсолютно седой (но с густой, ухоженной «гривой»), Игорь Александрович своими повадками барина и манерой над всем подтрунивать производил на окружающих впечатление безусловного и безоговорочного лидера. И, конечно же, главы семьи пресловутой каменной стены, за которой так и тянет спрятаться…

И внешняя противоположность ему — Нина Филипповна, едва достававшая супругу до плеча, по-девичьи стройная, молчаливая, никогда в жизни ни на кого голоса не повысившая. В отличие от своей «лучшей половины», который обожал «брать на горло», благо голосом Бог не обидел. А супруга даже бесспорные вещи произносила с некоторыми вопросительными интонациями. Как бы сомневаясь в том, что ее мнение может кого-то заинтересовать. Как бы извиняясь за то, что напомнила.

«Я — человек трезвый», — говорила Нина Филипповна. А иногда, в редком порыве откровенности, добавляла: «У меня и выбора-то нет. Два мечтателя в одной семье — это сумасшедший дом в миниатюре. Спаси и сохрани». И хотя профессию ее трудно было назвать прозаической (Нина Филипповна была профессором консерватории по классу фортепиано), но внутренней одухотворенности, по ее собственному глубокому убеждению, музыка не придавала. Просто работа такая.

Но в поговорке «муж и жена — одна сатана» опять же есть немалая доля сермяжной правды. При одном-единственном условии: супруги должны идеально дополнять друг друга. Вот тогда даже при абсолютном, казалось бы, несходстве характеров получается идеальная пара. Сплав такой твердости, что разрушить его может только прямое попадание ядерной бомбы. А это, согласитесь, явление достаточно редкое даже в наш сугубо атомный век.

Потому семейная жизнь четы Бережко протекала на редкость мирно, к немалому удивлению окружающих. Даже самый пристрастный недоброжелатель констатировал: никакие «безумства» Игоря Александровича всерьез его супругу не волновали. Более того, не афишируя своей роли по причинам вполне понятным, она не раз выручала своего мужа из положении, мягко говоря, щекотливых, свято веруя в старую истину: «В семейной жизни нужно чуть-чуть любви и бездна терпения». То есть никогда и ничего не делала под влиянием минуты. Но — выжидала или, когда супруг начинал «повышать голос» (проще говоря, орать), пережидала. Ожидание было, как правило, не слишком долгим. Ибо в ветреном, шумном и склонном к сиюминутным восторгам мэтре была одна, но пламенная страсть: его собственный дом. Который — крепость и без которого он себя просто не мыслил.

Есть, конечно, люди, наделенные пылким воображением и благодаря этому свойству способные превратить любую развалюху в крепость и держаться за нее до последнего. Будь то восьмиметровка в коммуналке или двухкомнатная смежная на пятом этаже «хрущобы». И они правы, поскольку не в метраже дело, а в Духе, который эту крепость оберегает. Но Игорю-то Александровичу свою фантазию в этом направлении эксплуатировать не было решительно никакой необходимости. Владел он — и уже не формально, как прежде бывало, а на основе таинственного процесса приватизации — генеральской квартирой из четырех комнат в центре столицы. С ванной, гостиной, кабинетом, супружеской спальней и бывшей детской, где счастливо жил сын Антон двадцати двух лет от роду. Плюс кухня с примыкающей к ней комнаткой неизвестного ныне назначения и посему пустовавшей. Плюс решительно все удобства, которые мог предложить московский быт конца текущего столетия.

Так что стены у крепости были вполне достойны, но и убранство им соответствовало. Частично фамильное наследство, частично благоприобретенное движимое имущество привязывало Игоря Александровича к родному дому практически намертво. Никакая женщина не компенсировала бы утраты любимого вольтеровского кресла со специальным столиком для книг, пепельницы и прочих милых мужскому сердцу пустяков. Никакая страсть не выдерживала соперничества со сладким утренним ритуалом: полчаса гимнастических упражнений в специально оборудованном углу спальни, прохладный душ и утренний кофе из любимой музыкальной чашки, трогательно наигрывавшей «Аве Мария» при отрывании от стола…

Конечно, случалось увлечься дамой настолько, что ночь-другая под благовидным предлогом проводилась вне родной спальни. Но, Боже мой, каким упоительным было возвращение из объятий какой-нибудь феи в объятия… любимого кресла. Пожертвовать всем этим? Да лучше умереть! Женщины приходят и уходят, налаженный комфорт остается, и вообще «гусары ночуют дома». Эгоистично, конечно, зато удобно. И не мешает творческому процессу.

Единожды подметив у мужа страсть к комфорту и «неохоту к перемене мест» (загранпоездки и санатории не в счет), Нина Филипповна, как истинный музыкант, сделала эту тему ведущей и исполняла все остальные «мотивы» в качестве побочных. Перед самым отъездом Игоря Александровича в санаторий была отпразднована серебряная свадьба. Нина Филипповна про себя наслаждалась наконец пришедшим ощущением покоя: четверть века вместе, годы идут, здоровье, конечно, уже не то, но, может, оно и к лучшему. Муж вечерами все чаще благодушествовал дома, отказываясь от большинства приглашений «в свет». Интрижки с прекрасными дамами если и были, то уж очень эфемерные и скоротечные: последние лет пять супруг ни разу не покаялся в «дурацком ослеплении» и не попросил «оградить от назойливой нахалки». Да-да, в девяти случаях из десяти именно жена помогала ему положить конец прискучившему роману. Не без тайного удовольствия, надо сказать. Утешая себя тем, что муж-ребенок куда удобнее, нежели… Ну, в общем, удобнее. И все тут!

До прихода поезда оставался еще час, и Нина Филипповна произвела генеральную инспекцию — как «крепости», так и себя. Ужин предполагался легкий, но изысканный, пыли на видных местах не наблюдалось. Запас сигарет пополнен, минеральная вода — на утро — в холодильнике, любимый халат тщательно отглажен. И то, что отражалось в зеркале, настроения не портило. Наоборот, в свои сорок пять лет Нина Филипповна была не столько худощава, сколько стройна, неизбежные морщинки были видны лишь на расстоянии вытянутой руки (а так близко не всякого допускают!), цвет лица достаточно свеж. А если учесть, что никакой косметикой, кроме импортной, Нина Филипповна никогда не пользовалась, то результаты были налицо. Или на лице, пардон за каламбур.

И все-таки звонок прозвенел неожиданно, она невольно вздрогнула. Зато, распахнув дверь, столь же непроизвольно застыла от изумления. Позади знакомой фигуры горячо любимого мужа виднелось маленькое, тщедушное, совершенно неизвестное существо. Неопределенного к тому же пола.

— Здравствуй, Ниночка! Это я! —