Шрифт:
Закладка:
Когда количество арестантов превысило все допустимые нормы, брезентовый полог закрепили, и первая машина ушла в сторону саймы, где грузились баржи. Всю ночь провозились, но к утру освободили городские спецприёмники и изоляторы, отправив на баржи всех больных, немощных, избитых и изувеченных, затем, окончив тяжёлую работу, разошлись по домам. Колубаев чуть не танцевал от счастья, к тому же, к великой его радости, к нему вернулся голос, утраченный утром от невыносимого отчаяния.
Колубаеву было чему радоваться. В этот раз ему удалось обмануть судьбу. Ведь почти под расстрел шёл, уже петля на шее затягивалась. Он почти задыхался, путаясь в паутине интриг, даже голос от страха потерял, но Лёшка Роднин — брат и душа-человек — выручил. Да что там выручил, от неминуемой смерти спас! От душевной щедрости всех вредителей советского строя переоформил на спецпереселенцев, сделав их деклассированными элементами. И дела переписал, и фамилии подправил, а потом пошёл спать. Говорит, неделю без сна и отдыха отпахал. Ясное дело, устал человек.
— Лёша, а как бы мне ещё охранников в помощь, а? Сам понимаешь, четыре тысячи голов загрузить нелегко, может, подбросишь людишек?
— Ты! Колубаев! Говори да не заговаривайся. У меня нет людишек. У меня младший и средний оперсостав!
Колубаев поморщился: выделывается гэпэушник, цену себе набивает, но тут же вытянулся в струнку. Уполномоченные ГПУ любят, когда перед ними стелятся.
— Впрочем, скажи Кузнецову, пусть попросит товарища Долгих. Если тот поставит резолюцию, пришлю людей на баржи. Есть у меня свежая кровь. Есть. Просится в бой!
— Слушаюсь, товарищ уполномоченный! — воскликнул Колубаев, понимая, что Роднин отказал ему, отшил за здорово живешь.
Товарищ Долгих, как настоящий коммунист, никогда не подпишет бумагу об укреплении караула вохровцев личным составом ГПУ. Пустое это занятие. Руководство не даст к баржам подкрепления. Колубаев покручинился, но и порадоваться не забыл. Как-нибудь, но баржи загрузятся, одна раньше, вторая чуть позже, а там можно будет отоспаться и отъесться за все дни и ночи, что работал без выходных, за то, что сутками не спал и не ел, выполняя указания партии и правительства. Теперь за всё отгуляет свою норму товарищ Колубаев.
Так, мысленно обращаясь к себе, без имени и должности, и даже без звания, он называл сам себя «товарищ Колубаев». Может быть, потому, что начальник конвойной службы Кузнецов не называл его товарищем, а просто орал, что есть мочи: «Колубаев!», не понимая, что безмерно ранит этим впечатлительную душу верного конвойного. А потом Колубаев привык и забыл, как его зовут, и мысленно обращался к себе исключительно по фамилии.
Глава вторая
Одна нога всё-таки уцелела. В толпе таких же изувеченных людей Чусов, опираясь на палку, подобранную на дороге, с трудом доковылял до обрыва. Сверху всё происходящее казалось фантастической картиной. Туда и сюда сновали маленькие люди, некоторые падали с трапа в холодную воду, другие доставали их баграми. Погрузка на баржи шла полным ходом, но отплытие каравана задерживалось по уважительным причинам. До заявленных шести тысяч не хватало каких-то пятидесяти человек. Это небольшая цифра, но наверху требовали отчитаться за количественную составляющую. За месяц в Томск должно было прийти несколько составов ещё с двадцатью пятью тысячами спецпереселенцев, их всех надо было отправить в спецпоселения. Первые шесть тысяч на двух баржах надлежало отправить сразу после ледохода. Баржи пойдут с небольшим перерывом.
Обь трудно расставалась с ледяным основанием. В верховьях реки вода уже вышла из берегов, и ледоход пошёл в низовья, а у Колпашева ещё стоял крепкий и основательный лёд. Тем временем на железнодорожных путях скопились вновь прибывшие составы со спецконтингентом, а первые баржи ещё не ушли. По плану, спущенному из центра, они уже должны были вернуться, чтобы забрать новое пополнение. К тому же катастрофически не хватало конвоя для охраны спецпереселенцев. Егор Павлович не понаслышке знал проблемы по погрузке и организации работы каравана.
Чусов стоял в толпе арестантов, пригнанных сюда по недоброй воле Алексея Роднина. Если до этого у Егора Павловича сохранялась надежда, что с ним разберутся, извинятся, отпустят, восстановят в правах и на службе, то здесь, стоя на обрыве, он понял, что обратного пути нет. Отсюда дорога только в одну сторону. Никто не станет исправлять ошибку. Нет такой силы, чтобы исправить её. Егор Павлович понимал, что и сам он мог допустить такую же ошибку в отношении другого человека. Теперь вот случилось с ним. Лес рубят — щепки летят. Стоять было тяжело, ноги не держали. Егор Павлович взглянул на конвойного, тот махнул рукой, мол, садись на землю.
Погрузка затянулась. Внутренности баржи были разделены перегородками. Кузнецов распорядился отделить мужчин от женщин, и это решение привело Колубаева в состояние полного изумления. Если весь путь эти мазурики ехали в поезде без всяких перегородок и пользовались одной парашей на всех, то какого чёрта надо разделять их на баржах? Где ум у начальства? Эти вопросы Колубаев задал самому себе, разумеется, мысленно, а вслух сказал Кузнецову, мол, «так точно» и лихо козырнул. Мигом распорядился поставить перегородки на баржах. Пусть деклассированные элементы едут раздельно, хотя вместе им было бы веселее. С этими мыслями Колубаев поднялся на обрыв, где увидел толпу сидящих и лежащих на земле людей.
— Отставить! Подъём! — проорал Колубаев, но люди не пошевелились. Это были арестованные по политическим мотивам. Их привезли из следственных изоляторов ГПУ под видом деклассированных переселенцев. Избитые, полуживые люди не могли встать; Колубаев знал, что они не встанут. Эти люди понимают, что их везут на смерть, и от этого им уже ничего не страшно. Колубаев развернулся и пошёл в другую сторону. Надо перетащить вредителей советского строя на баржи, пока не приехал Кузнецов. Сами они не дойдут. Вскоре подогнали свежую роту конвойных из подразделения ГПУ. Колубаев посмотрел на нашивки, но в рассветном мраке не понял, у кого и сколько кубарей на петлицах. Товарищ Долгих всё-таки поставил, хоть и с большой неохотой,
