Шрифт:
Закладка:
Я и сам этим грешу. Я постоянно проверяю и перепроверяю свои цифровые жизненные показатели. В процессе написания этого абзаца я успел посмотреть электронную почту (ничего), залезть к себе в фейсбук (день рождения Полин, не забыть отправить ей открытку), нашел на eBay симпатичный кожаный рюкзак, снова проверил почту (по-прежнему ничего), заказал до отвращения много кофе, повысил ставку на eBay, опять проверил почту (и опять ничего).
Во времена Шопенгауэра вместо интернета были энциклопедии — штука не менее соблазнительная. К чему ломать голову над проблемой, если в книге есть готовое решение? А к тому, отвечает Шопенгауэр, что «все же истина для нас в сто раз ценнее, если она добыта нашим собственным мышлением». Слишком часто, говорит он, люди обращаются к книге вместо того, чтобы обратиться к своим мыслям: «Читать поэтому следует только тогда, когда оскудевает источник собственных мыслей».
Замените «читать» на «лезть в интернет» — и вот вам современный расклад. Мы путаем данные с информацией, информацию со знанием, а знание с мудростью. Такая тенденция тревожила Шопенгауэра. Повсюду он видел, как люди выискивают информацию, которую воспринимают как откровение. «Им не приходит в голову, — писал он, — что знание есть не более как средство для понимания, само же по себе имеет мало ценности или не имеет никакой». Я бы сказал больше. Такой избыток данных — по сути это шум — имеет отрицательную ценность и уменьшает саму вероятность понимания. Отвлекаясь на шум, не услышишь музыку.
* * *
Я бреду обратно в отель, предоставив Штефену Рёперу и печальным архивам Шопенгауэра как-нибудь справляться самим в этом «наихудшем из возможных миров».
На зеленых бульварах Франкфурта, где воздух так мягок и приятен, мир совсем не кажется таким уж скверным. Стоит погожий вечер — именно в такие Шопенгауэр любил делать свой послеобеденный моцион. Я прислушиваюсь к звукам улицы, бессвязным отголоскам тевтонской жизни — и к собственному внутреннему голосу. С тревогой я обнаруживаю, что и он звучит как-то спутанно. Прав был Шопенгауэр. Забейте себе голову чужими идеями — и они вытеснят ваши собственные. Мысленно предписываю себе избавиться от этих непрошеных голосов.
Вернувшись к себе в номер, я решаю — от скуки или по привычке (или в силу некой порочной комбинации того и другого) — зайти в интернет. Бездумно кликаю туда-сюда, и вдруг на меня нисходит озарение: в цифровую эпоху шопенгауэровская Воля воплотилась в виде интернета. Подобно Воле, интернет вездесущ и не имеет цели. Он всегда жаждет и никогда не насыщается. Он поглощает все, в том числе наш драгоценнейший ресурс — время. Он предлагает иллюзию счастья, а дает лишь страдания. Как и Воля, интернет предлагает два способа избежать этой ловушки: путь аскета или путь эстета. Медитация или музыка.
Я выбираю музыку. Конечно же, Россини. Наливаю себе горячую ванну и стаканчик виски. Отпиваю глоточек, закрываю глаза и слушаю. Я следую за мелодией так же, как, должно быть, далай-лама следит за новостями: беспристрастно, но не безучастно. Внимаю, но не реагирую. Пусть музыка омывает меня, теплая и умиротворяющая, словно вода в ванне. Звук без слов. Эмоция без конкретного содержания. Сигнал без шума.
И я понимаю, что в музыке Шопенгауэр находил именно это. Не убежище от мира, но погружение в другой, куда более богатый мир.
Время: 19 часов 35 минут. Где-то в Монтане. Поезд «Эмпайр Билдер» компании «Амтрак», следующий из Чикаго в Портленд, штат Орегон.
Мы путешествуем, чтобы уйти от тирании привычки. Но без распорядка нам, людям, тяжело. Проведя два дня в амтраковском поезде, я отчаянно в нем нуждаюсь. Я читаю, я размышляю. Я читаю о размышлениях, я размышляю о чтении. Прибираюсь в купе, переставляю багаж из одного угла в другой, потом — обратно. Часами я ючусь в хвосте поезда и, выглядывая в маленькое окошко, наблюдаю, как мир убегает назад, словно фильм, который всегда вот-вот закончится, но никак не заканчивается. В основном я жду бодрого амтраковского голоса — мисс Оливер зовет всех в вагон-ресторан.
Ничто не структурирует время лучше еды. Приемы пищи — словно столпы, на которых держится день. Без них время схлопывается, гравитация растет по экспоненте, будто в черной дыре. Это научно доказано!
Есть в состоянии покоя весьма приятно, но, если ешь в пути, — удовольствие возрастает в разы. Есть что-то упоительно-декадентское в сочетании приема пищи и движения. По крайней мере, раньше было.
В 1868 году Джордж Пульман представил первый вагон-ресторан. Он назвал его Delmonico, в честь знаменитого нью-йоркского ресторана. Высокую кухню поставили на рельсы.
Меню было напечатано на шелке, выбор блюд исчислялся десятками, в том числе предлагались устрицы и гренки по-валлийски. Блюда подавали, конечно же, на самом лучшем фарфоре, с бутылочкой «Шато Марго» или игристого «Круг».
В 1869 году корреспондент The New York Times с восторгом писал о своей поездке из Омахи в Сан-Франциско в пульмановском вагоне[82]. Его очаровал стейк из антилопы («Гурман, не пробовавший это? — Ха! Что он знает о наслаждении едой?»), восхитила форель из горных ручьев (в «неповторимом пикантном соусе»). Все это подавали, пишет он, на «столах, покрытых белоснежными скатертями».
Глядя на свой амтраковский обед, я жалею, что разминулся с золотым веком вагонных ресторанов на доброе столетие. Скатерть у меня не белоснежная. Фарфор далеко не лучший. Я не вижу бокалов с игристым «Кругом», хотя не спорю — моя диетическая кола тоже немножко пузырится. Основное блюдо — вроде бы как креветки на гриле с рисом — не вызывает у меня упоенного восторга. Съедобно, но не изумительно[83].
* * *
Всех философов, как и всех подростков, никто не понимает. Это в порядке вещей. И никто из них не может пожаловаться на то, что был столь неверно понят, столь несправедливо оклеветан, как Эпикур — величайший философ удовольствия.
Он родился в 341 году до нашей эры на острове Самос. К философии Эпикур обратился в совсем юном возрасте по самым обычным причинам: у него было множество вопросов и глубокий скептицизм по поводу ответов, получаемых от взрослых. Он изучал великих — особенно Гераклита и Демокрита. Вскоре у него появились собственные ученики, привлеченные очаровательным, доступным стилем обучения. Часто он изъяснялся красочным, впечатляющим языком. Подобно Сократу, Эпикур практиковал так называемую безумную мудрость. Людей нужно было вызволить из транса, в котором они жили, — любыми доступными средствами.
