— Это невозможно.

— Она жива?

— Забудь, если жить хочешь, тупой ты выродок! — зарычал отец и бросился на меня. — Только попробуй…

Я повалил его подсечкой и приготовился принять бой. Но отец поднялся, отряхнул штаны, посмотрел мне в глаза и отступил на шаг, погрозил пальцем:

— Не лезь в это. Если ее освободят, то только на тот свет. Она слишком много видела.

Я устало закрыл глаза. Значит, жива. А раз жива — еще можно что-то исправить.

— Я всегда думал, что мой отец — честный опер, гордился им. Но оказалось, что ты — шакал. — Нужно было попытаться разбудить в нем человека, и я. — А если бы на месте Алисы оказалась Наташка? Ты точно так же забил бы на нее, чтобы прикрыть свой зад? Нет?

— Ну ты и сравнил! — проворчал он, и это означало «нет».

— А если бы — твоя подруга? Так вот, Алиса — моя подруга, ты это понимаешь? Я не могу ее бросить и не брошу! Потому что… — Я заглянул отцу в глаза и понял, что бесполезно его уговаривать, слова бессмысленны, он все решил.

И тут я кое-что вспомнил. Суггестия! Затуманенный злостью разум отринул ее. Получится ли? Подействует ли на отца? Вот и посмотрим.

Чтобы она точно сработала, я сконцентрировался на своем желании, повернулся к отцу и проговорил, чеканя слова:

— Отец, нужно, чтобы девочки, которых приготовили для продажи в Турцию, были освобождены, а преступники наказаны. Ты должен это сделать.

Он вскинул голову.

— И что? И я хочу того же, а толку?

Подействовало? Похоже, что нет. Черт побери!!! Или все-таки да, и заложенные мной мысли завтра утром он ощутит, как собственные? Надо будет позвонить ему на работу, узнать. Ну а вдруг?

Я развернулся, чтобы уйти, но отец рванулся ко мне, прижал к жалобно скрипнувшему сараю. Приблизил свое лицо к моему и прошептал, обдав перегаром:

— Да услышь же меня, придурок! Они Семецкого расстреляли. Всю семью положили! Если я встану у них на пути, с нами будет то же самое. И с вами, и со мной.

Вспомнилась случайно увиденная статья в газете про пограничника. Я подумал, что с нами — как раз-таки нет, а вот его, да, как минимум могут уволить, как максимум — хлопнуть. И Аню тоже, потому что она рядом с ним. Та самая ситуация, когда честным ментом быть смертельно опасно…

Несговорчивый пограничник Юрий Семецкий ни за что не позволил бы вывезти детей на каком-нибудь рыболовецком судне, потому что у него самого две дочери. Настоящий мужик. Правильный мент… вояка или к кому относятся пограничники в этот период времени.

Значит, у меня есть несколько дней, пока назначат нового человека на его должность. Потом девочек увезут. Похоже, Наташка была права — в Турцию доставят экзотический товар для любителей свеженького и юного. Девки постарше сами едут, тянутся за легкими деньгами косяками, а получают неволю, старость и смерть. Детей доставить сложнее, и стоят они, надо полагать, подороже.

— Я тебя услышал, — проговорил я, но отец не спешил меня отпускать, дышал тяжело, с присвистом.

Физически ощущалось, как ему тяжело выбирать между долгом и карьерой. Карьерой гниды среди гнид. Я бы уволился после этого и пошел мести дворы…

Вспомнилась история деда, который пристрелил подонка при задержании и лишился всего. Можно ведь… Хотя какой смысл, когда за Жуковым стоит могущественная ОПГ? Это как отрубить голову гидры: Жуков сдохнет, другой подхватит эстафету. К тому же Леха, возможно, и не знает, где девочки, его задача — поставлять материал.

— Костаки, — проговорил я. — Он поможет, у него дочь…

Отец запрокинул голову и заржал. Но быстро взял себя в руки и холодно отчеканил:

— Алексис Костаки — главарь этой банды. Его прикормленные люди сидят в РОВД, и это минимум полковники! И торпеды в каждом городе, включая областной центр.

Вспомнилась Лена, девочка-тростинка, божий одуванчик, которая думает, что отец, уважаемый бизнесмен, возит в Турцию металл. Ну а что, для него люди и есть металл. Точнее банкноты.

— Значит, рабство и бордель, — констатировал я.

Меня рвало на запчасти, все еще хотелось убить отца, но, если суггестия подействует, он еще пригодится, и я не удержался, вспомнил свой короткий опыт курильщика.

— Дай сигарету.

Отец не стал меня отчитывать, молча протянул пачку, чиркнул зажигалкой. «На пачке 'Элэма» нацарапав «Прости». Горло обожгло, я закашлялся.

— Ну и дерьмище!

Или мне показалось, или отец готов был разрыдаться. Одно хреново: на его помощь рассчитывать не стоит. Да и дальше копать он не станет, и где держат девочек, предстоит выяснять самому. Вот только успею ли? У кого узнавать? А когда узнаю, что тогда? Там же наверняка вооруженная охрана.

Не подрались с папашей, и на том спасибо. Физически он прокачан лучше Рамиля, а мне не стоит сейчас разбитой мордой светить. Я молча направился к общаге за Борисом, а отец остался возле сарая, раздерганный и злой. Ярсть сменилась брезгливостью. Нельзя гневаться на что-то… Мертвое, отработанное, поломанное.

Дверь в комнату была открыта, я вошел без стука и обратился к Ане:

— Как вы так можете? А если бы Лику держали в подвале, насиловали и готовили к продаже в бордель? Как вы… живете, спите… жрете? С этим.

Аня отвернулась и смотрела в окно, в сгущающиеся сумерки. Борис потянул меня за руку и спросил:

— Что?

Действительно — что? По сути пути два: рассказать все детям, вместе истерить и биться башкой о стены, или… Или идти до конца в одиночку. Не стоит впутывать детей, это дело для взрослых, да и не нужно им знать, что я собираюсь сделать.

— Иди на улицу, — велел я таким тоном, что брат не осмелился перечить.

Подождав, когда стихнут его шаги, я обратился к Лялиной, надеясь растопить ее ледяное сердце:

— Анна, Аня… Пожалуйста, помогите найти девочек! Неужели вы сможете спать, зная, что с ними делают в эту минуту? А что сделают позже… Они до совершеннолетия могут не дожить. Вы убиваете их бездействием, а потому вы теперь соучастница! Пожалуйста, ну неужели вы не мать?

— Именно… поэтому, — пролепетала она и добавила жестко: — Уходи.

Я стоял и смотрел на нее. Медленно развернулся и уронил, открыв дверь:

— Помогите нам, Анна.