Пока страждущим занимался кот Васька (помахивая перед дьяковым носом всё той же косой с бантиком!), мы быстренько отправили письмо. Ящик фокусника по-прежнему стоял в углу комнаты, Яга бросила туда наше послание, захлопнула дверцу, открыла проверить – ап! Чисто, нет письма, полетело по указанному адресу. Сами шамаханы, может быть, читать и не умеют, но хозяину и господину свежую почту доставят в кратчайшие сроки. Бабка что-то просчитала, прикинула скорость движения избушки, примерное местонахождение тайного узилища в лесу и уверенно заявила, что до Лысой горы оттуда рукой подать – Кощей получит бумагу в течение ближайшего часа! У меня, конечно, были некоторые сомнения по этому поводу, но затевать бессмысленные споры перед сном не очень-то хотелось. Отказавшись от чая, я предпочёл подняться к себе наверх и лечь пораньше. В смысле, насколько это возможно, времени было начало одиннадцатого. Учитывая, что в предыдущую ночь мне практически не удалось сомкнуть глаз, я рухнул на кровать и уснул мгновенно. Мне даже сон красивый приснился про то, как мы с Олёной сидим в предбаннике и чай пьём. Она – в белую простынку обёрнута, и волосы чёрные распущены, сидит себе, закинув ногу на ногу, и всё смеётся. А простыня от смеха на груди её так натягивается, что всё соблазнительно проступает… Я напротив сижу, и мне так жарко от этого, аж пот по спине катится. Ещё бы, я же в полной форме сижу в бане, да ещё с чаем, неудивительно, что взмок… Хотел спросить, не смущает ли её, что я вот так, при полном параде? А она поднимается мне навстречу, простыню чуть придерживает, и говорит нежно так: «Вставай, Никитушка!» Я бы и рад встать, да почему-то ноги не держат, неувязочка какая-то… А у Олёны голос уже с каким-то дребезжанием раздражённым, и за грудки меня держит грозно так:

– Вставай, участковый… Да встанешь ты али нет, герой еловый?! А ну, подъём, Никитка, а не то без тебя дело начнётся…

– К…ка-кое дело?! – хрипло выдохнул я, просыпаясь от немилосердной тряски. Открыл глаза и… тут же зажмурился от ужаса – надо мной склонилась суровая, как кондрашка, Баба Яга, вся в чёрном, со свечой в руке, а неподкупный взгляд так и пульсирует красным!

– Вставай, сыскной воевода, пора. Все соучастники внизу собрались, тебя одного дожидаются. Час великий пробил!

Я мельком покосился на решительную старушку, мысленно перекрестился и послушно вылез из-под одеяла. Оказывается, кто-то заботливо укрыл меня с головой, вот почему снился сон про баню: спал ведь в форме, спина до сих пор мокрая. Судя по Яге, она наверняка и не ложилась, сколько же позволили поспать мне? Вряд ли больше двух-трёх часов…

Внизу, в горнице, вообще творилось нечто невообразимое. Комната превращена в боевой штаб! Вся печь исчерчена углём, какие-то переходы, линии атак и отступлений, что-то похожее на карту крепости и схему оборонительных сооружений, явно нарисованные опытной рукой с учётом масштаба и правильных пропорций. На столе листы бумаги, батальон оловянных солдатиков, коробка с вызывающе торчащей куриной лапкой, цветные кубики и две чернильницы. В углу непривычно тихий Митька, весь в чёрном, бодрствующий, как бронепоезд на запасном пути. А над столом, неторопливо передвигая солдатиков, склонились две фигуры – естественно, тоже в чёрном и, разумеется, тоже в заговоре – царь с царицей! Неужели он действительно сдержал слово и потащил жену на задание?! Всё, это была последняя капля…

– Что здесь происходит?!

– Тс-с, не шуми. – Горох строго приложил палец к губам. – Тебе помогаем супротив Кощея войной идти. Заодно и любушку свою из полона вызволишь. Вот уж всему Лукошкину радость будет, шутка ли – участковый женится!

– Айн, цвай – полицайн! Разлюли мою малину пьяний пастор обфенчать, – в тон, притоптывая каблучком, продекламировала Лидия Адольфина. – Брак семейних уз – есть снова… сызнова? основа?! государственности!

Я беспомощно оглянулся на Митьку.

– А чего сразу я? – охотно откликнулся он. – Чуть что, сразу в мою сторону смотреть… Энто вон они говорят – женитесь! Мне-то что… меня вы и холостым распрекрасно устраиваете…

Я покачнулся, переведя пламенеющий взор на Ягу, увы, на неё это тоже не подействовало.

– Сядь-ка, сокол наш гневливый!… Уж так глазом зыркнул, у меня чуть сердце робкое в пятки не упало, а доставать его оттудова радикулит не позволяет… Ну-кося, присядь с нами да речей умных послушай, небось плохого не присоветуем.

– А почему все в чёрном, кто-то умер? Неужели дьяк…

– Ежели бы Филька Груздев сподобился, так я первая б в пляс пошла, а остальные вокруг гроба хороводы с песнями водили б, – поджала губки моя честная домохозяйка. – В сенях он, спит сном неправедным опосля Васенькиных опытов психотропственных. А в чёрном – потому как на тайное дело идём…

– И ежели сгинем, то молча, во тьме египетской, чёрного следа не оставивши… – романтично, с уклоном в мистику, поддержал царь. – Да тока взлетит из одежд чёрных душа чистая на крыльях белых, аки голубь, к небесам от смрада и грязи земной воспаряючи!

– О, майн либен… Ти есть – тихатфарь?… сти-хатфарь… нет, стихотфорец! Умереть фместе с участкофим, и сразу фсе так ф чёрном – дас ист фантастишь!

– Мы всей опергруппой отправляемся на опасное противоправное задание. Это я ещё как-то понимаю. Ну а царя в таком случае зачем позвали? Вы отдаёте себе отчёт, какую мы берём на себя ответственность, если с ним что-то случится?!

– А я тебе ноне не царь, – обиженно ответил Горох, – я тебе – друг! Кто меня от скуки бесполезной избавил, от пьянства уберёг, из тюрьмы шамаханской за шиворот вытащил? Кто?! Не вороти морду милицейскую, в глаза смотри товарищу по службе! Настал и мой черёд долги платить…

– Куда иголькой, туда и в нитку! – значимо поддержала мужа величавая матушка Лидочка. – Дас ист майнэ шульт… Я сама всем виновата, что он меня с собой побрал. Я не есть отпуза… о, обуза! Ви сами видаль – я уметь постоять за себя, как всякий скрёмний рюсский баба!

– Да уж