Коминтерн данные маневры явно не устраивали. Э.С. Гольденштейн, сотрудник Коминтерна, после беседы с Радичем в 1924 г., дал следующую оценку хорватскому политику: «В общем должен признать, что Радич произвел на меня впечатление человека ограниченного, без широкого размаха – человека «из провинции». Думаю, однако, что при создавшемся положении мы можем и должны его использовать, тем более что он несколько раз подчеркнул, что сочувствует России и ищет связи с ней. При посредстве Радича мы можем усилить свое влияние в Хорватии, а через нее и в Югославии вообще. При наличии стремления хорватской партии к созданию балканской и даже балканско-придунайской федерации и, как этап к ней, югославянской федерации, мы можем использовать Радича и его партию в случае проведения плана объединения всех революционных организаций в Югославии и на Балканах для работы под нашим руководством»[132].

До 1925 г. Коминтерн активно подталкивал КПЮ к сотрудничеству с Радичем, однако капитуляция лидера ХРКП и его включение в правительство в качестве министра образования стало горьким разочарованием для стратегов Третьего интернационала. После 1925 г. они стали вырабатывать планы по дискредитации Радича и созданию в его партии левого крыла. Как отмечает исследователь С. Романенко: «Противоречивые и не всегда последовательно осуществляемые идеи Радича пользовались большой популярностью в Хорватии, а хорватский крестьянин вовсе не был готов воспринять «пролетарский интернационализм» в его кремлевской трактовке. «Вернуть» же его в лоно Коминтерна-Крестинтерна подобными методами также представлялось нереальным. Никакого серьезного и долгосрочного сотрудничества между столь политически разнородными силами и несовместимыми деятелями быть не могло»[133].

Активизация национальной линии в политике Коминтерна в 1924 г. была обусловлена сложными политическими комбинациями, которые были завязаны на организации нового вооруженного восстания в Болгарии. Москва опасалась, что Югославия осуществит интервенцию на болгарскую территорию с целью подавления революции. Для предотвращения этого болгарские коммунисты В. Коларов и Г. Димитров старались подтолкнуть КПЮ к союзу Радичем и македонцами в лице Т. Александрова для дестабилизации внутриполитической ситуации в Югославии[134]. Исследователь Стефан Гужвица сделал интересное предположение, что интерес Коминтерна к национальному вопросу на Балканах резко вырос в 1924 г. в связи с ролью македонских националистов в свержении болгарского правительства А. Стамболийского[135]. Игнорирование национального вопроса балканскими компартиями могло подтолкнуть националистов из малых народов вправо, превратив их в инструмент борьбы с коммунистами. Коминтерн попытался перехватить инициативу в этом вопросе. Данное предположение подтверждается и резолюцией по национальному вопросу, принятой на третьей конференции КПЮ в 1924 г. Особое внимание в ней уделялось необходимости поддержки македонского национального движения, чтобы пресечь любые попытки буржуазии использовать македонцев в своих целях[136].

Курс Коминтерна на поддержку национализмов южнославянских народов противоречил политической традиции сербского социалистического движения, которое еще со времен Светозара Марковича боролось против националистических концепций в пользу большого интегративного политического проекта. Именно единое южнославянское государство, по мысли сербских социалистов, могло позволить народам регионам обрести политическую субъектность в окружении крупных империалистических держав[137]. Но, пожалуй, еще большими югославистами, чем сербские социалисты, были члены Социал-демократической партии Хорватии и Славонии. Витомир Корач, лидер СДПХиС активно выступал за сближение южных славян в рамках единого государства. Неслучайно, некоторые руководители партии вошли сначала в Народное Вече Государства СХС, а затем в правительство Королевства СХС[138].

В связи с вышесказанным неудивительно, что на вуковарском съезде в 1920 г. КПЮ поставила цель создания Советской республики Югославии, которая в будущем должна была стать частью советской федерации балкано-придунайских стран. Важно также отметить следующий нюанс, связанный с тем, что с момента основания в документах КПЮ использовались объединяющая терминология: «югославский пролетариат», «югославские коммунисты» и т. д.[139]. Интересную деталь отмечает в своем исследовании Гордана Влайчич, в документах КПЮ используются три разных понятия: племя (pleme), нация (nacija), население (stanovnistvo). Термин «племя» использовалось в отношении сербов, хорватов, словенцев, что подчеркивало их этническую близость; нация – в отношении неславянских народов Югославии (немцев, венгров и других); нейтральное слово «население» применялось к жителям Македонии, которых КПЮ на раннем этапе своей деятельности еще не рассматривала как отдельную нацию[140].

Национальный вопрос не получил серьезного отражения в программе партии. Создание Югославии рассматривалось как национальная революция югославской буржуазии – прогрессивное историческое явление, способствующее формированию из сербов, хорватов и словенцев единой югославской нации. Национальные движения рассматривались в качестве угрозы, которая может подорвать единство рабочего класса[141]. У основной массы КПЮ не стоял вопрос признавать или не признавать Югославию, речь шла о конкретных политических и социально-экономических основах нового государства. В резолюции, принято на третьей конференции КПЮ в 1923 г., говорилось: «Объединение сербского, хорватского и словенского народов лежит в русле исторического прогресса и интересах классовой борьбы пролетариата. Но для того, чтобы это объединение выполнило свою миссию, общее государство должно быть основано на добровольном союзе и полном равенстве всех его частей, чего до сих пор не было»[142]. Коммунистов не мог устроить централизм Белграда, поэтому они требовали развития демократического самоуправления и создания республики[143]. Но в конечном счете были вынуждены были констатировать: «Наша» югославская буржуазия оказалась неспособной закончить национальную революцию»[144].

Важно также учесть тот факт, что коммунисты Югославии в начале 1920-х гг. жили в постоянном ожидании скорой мировой революции, которая должна привести к созданию Советской Югославии. В этой связи даже из чисто прагматических соображений, КПЮ выгодно было не дробить страну по национальным республикам, а брать власть на всей территории – от Вардара до Триглава[145]. Но революции не произошло, партия ушла в подполье и на этом фоне начались внутренние споры.

В 1923–1924 г. внутри компартии разгорелась дискуссия, в которой участвовали «автономисты» (Белградская партийная организация) во главе с С. Марковичем и «федералисты» (Загребская партийная организация), лидером которых был Д. Цвиич. Оба течения выступали за сохранение единой Югославии, правда, федералисты предлагали добиться через революцию создания советской федеративной Югославии, которая должна была уже в дальнейшем включиться в балканскую федерацию. Они поддерживали национальное самоопределение хорватов, словенцев и македонцев, полагая, что буржуазная демократия в Югославии переживает полный распад и перед коммунистами стоит задача создания рабоче-крестьянского правительства[146]. Автономисты полагали, что социально-экономических предпосылок для революции в стране нет, поэтому нужно выдвигать более умеренные задачи – решения национального вопроса конституционным путем.

Сепаратистская линия Коминтерна находила определенный отклик среди представителей левого крыла КПЮ, которые в штыки воспринимали официальную политику Белграда. В этой связи показателен эпизод из воспоминаний коммуниста Чолаковича. Отсидев 12 лет в югославских тюрьмах Чолакович вернулся в начале 1930-х гг. в родной город