И все-таки четкое размежевание духовного и психофизического необходимо, хотя бы просто потому, что само духовное по своей сущности является отграничивающим себя, выделяющим себя. Оно отделяется как существование от фактичности и как личность от характера примерно так же, как фигура отделяется от фона.

Понятно, что в зависимости от точки зрения, с которой мы будем рассматривать человеческую сущность, в наше поле зрения преимущественно попадет либо ее единство и целостность, либо ее деление на духовное и противоположное ему психофизическое. Соответственно нам будет казаться, что в исследованиях в русле «бытийного анализа» больше подчеркивается момент единства, а наш экзистенциально-аналитический подход больше акцентирует множественность. Но ведь очевидно, что для целей анализа (бытийного или экзистенциального) важно раскрытие единства человеческого бытия, а для целей психо-(или лого-) терапии важна его множественность!

Ведь одно дело — понять болезнь, и совсем другое — вылечить больного. Чтобы вылечиться, больной должен как-то внутренне отмежеваться от своей болезни, от своего «сумасшествия». Если же, однако, я с самого начала буду рассматривать болезнь как нечто, что полностью овладевает человеком и преобразует его как целое, как бы диффузно проникая в него, то я никогда не смогу понять и постичь самого больного, стоящую за и над любым (в том числе психическим) заболеванием духовную личность. Тогда передо мной лишь болезнь, и ничего помимо нее, что я мог бы противопоставить болезни, противопоставить фатальной необходимости «быть-в-мире-так» (с меланхолией, с манией, с шизофренией и т. д.) «и-не-иначе».

Разве я могу в этом случае способствовать возникновению той полезной дистанции, которая позволяет больному как духовной личности в силу факультативного ноопсихического антагонизма занять позицию по отношению к психофизическому заболеванию, позицию, которая крайне важна в терапевтическом отношении! Ведь эта внутренняя дистанция, занимаемая духовным по отношению к психофизическому, на которой базируется ноопсихический антагонизм, в терапевтическом отношении представляется нам чрезвычайно результативной. Любая психотерапия должна в конечном счете строиться на ноопсихическом антагонизме.

Нам постоянно приходится слышать, как наши пациенты ссылаются на свой характер, который у них становится козлом отпущения: в тот момент, когда я веду о нем речь, я выгораживаю себя, сваливая все на него. Особенности характера никоим образом не являются решающими; решает всегда в конечном счете позиция личности. «В последней инстанции», таким образом, духовная личность принимает решение о душевном характере, и в этом смысле можно сказать следующее: человек решает за себя; любое решение есть решение за себя, а решение за себя — всегда формирование себя. В тот момент, когда я формирую свою судьбу, я как личность формирую характер, которым я обладаю. В результате формируется личность, которой я становлюсь.

Что же это, однако, означает, как не то, что я не только поступаю в соответствии с тем, что я есть, но и становлюсь в соответствии с тем, как я поступаю[106].

Из постоянного делания добра вырастает добродетель.

Мы знаем, что действие в конечном счете — это переход возможности в действительность, потенции в акт. Что же касается нравственного поступка, то поступающий нравственно не довольствуется уникальностью своего нравственного деяния; он продолжает его, превращая акт в привычку. То, что было нравственным поступком, стало нравственной позицией.

Поэтому можно сказать: решение сегодня есть потребность завтра.

3. Ответственность

Экзистенциальный анализ признает человека свободным, однако этот «вердикт» отмечен двумя особенностями: одним ограничением и одним дополнением.

1. Экзистенциальный анализ лишь условно признает человека свободным, поскольку человек не может делать все, что он хочет; человеческая свобода отнюдь не тождественна всемогуществу.

2. Экзистенциальный анализ не признает человека свободным, не признавая его в то же время ответственным. Это означает, что человеческая свобода не тождественна не только всемогуществу, но и произволу.

Первое. Экзистенциальный анализ признает человека свободным, но лишь условно. Сам человек условен. «Человек лишь условно безусловен»[107]. В частности, человеческая свобода — не факт, а лишь факультатив. Когда человек поддается своим влечениям, он именно поддается влечениям; это значит, что он свободно отрекается от свободы, чтобы найти оправдание в своей несвободе. Этим же характеризуется и то, что составляет сущность невроза: отказ от «Я» в пользу «Оно», отказ от личностности и экзистенциальности в пользу фактичности — это εποχή экзистенциального акта! Ранее мы пришли к определению невротика как человека, бытие которого, являющееся возможностью «всегда-стать-иным», он переосмыслил как необходимость «быть-только-так-и-никак-иначе». И если есть не только «подневольный юмор», но и нечто вроде «подневольной мудрости», то последняя обнаруживается как раз в словах одной моей пациентки, заметившей однажды: «Моя воля свободна, когда я этого желаю, а когда я не желаю, моя воля несвободна».

Само собой разумеется, невротик не свободен в том смысле, что он не несет ответственности за свой невроз, однако он, пожалуй, несет ответственность за отношение к своему неврозу; тем самым ему присуща определенная степень свободы.

Второе. Экзистенциальный анализ признает человека свободным; однако он признает его не только свободным, но и ответственным. И этим экзистенциальный анализ принципиально отличается от экзистенциалистской философии, прежде всего от французского экзистенциализма. Ведь ответственность включает в себя то, за что человек несет ответственность; согласно учению экзистенциального анализа, то, за что ответствен человек, — это осуществление смысла и реализация ценностей. Таким образом, экзистенциальный анализ считает человека существом, ориентированным на смысл и стремящимся к ценностям (в противоположность ходячему психоаналитическому представлению о человеке как о существе, детерминированном преимущественно влечениями и стремящемся к наслаждению).

Аналитико-динамическая «теория» человека как управляемого влечениями и удовлетворяющего их существа ничуть не ближе к нашей антропологической концепции человека решающего, чем образ человека свободного, но не ответственного существа. Его влекут «Оно» и «сверх-Я», но можно, однако, сказать, что он предстает как человек, который озабочен тем, чтобы удовлетворить запросы влечений «Оно» и «сверх-Я». Если на место «сверх-Я» здесь подставить совесть, это ничуть не изменит принципиальный факт. Во-первых, в последнее время и психоаналитически ориентированные исследователи пришли к тому, что «сверх-Я» вовсе не тождественно совести (Фредерик Вайс, Грегори Цилбоорг). Во-вторых, в норме, исходно человек отнюдь не стремится удовлетворять какие-то запросы своей совести и вообще существовать и действовать так или иначе вследствие своей совести или хотя бы чтобы быть избавленным от уколов совести или столь же ядовитого «сверх-Я». Скорее в норме — и не только в идеальном случае — человек принимает нравственные ориентиры не ради чистой совести, а ради человека или ради доброго дела[108].

Логотерапию постоянно уличают и упрекают в том, что она утверждает и подчеркивает то же самое, что и индивидуальная психология, а именно ответственность человека. При этом смешиваются две вещи: 1) ответственность невротического больного