Улицы почти пусты, редкие прохожие напоминают привидения. Сразу после Нового года вышел приказ Ройтерхольма, зачитанный с церковных кафедр: «О недопустимости роскоши». Только старики помнят нечто подобное. Кружева, вышивки, шелка, крашеные ткани — все запретить. Гордому шведскому риксдалеру не пристало уплывать из страны в карманах иностранных купцов. Переулки Города между мостами обесцветились.

Дураку ясно — у кого меньше всех, у того легче отобрать последнее. Яркие ленты, которыми служанки перевязывают волосы на свадьбу, их единственное приданое, исчезли; ленты заменили некрашеные льняные косынки с пятнами от щедро льющегося в это лето пота — такой орнамент роскошным уж никак не назовешь. Унаследованные несколькими поколениями ремесленников и подмастерьев парадные одежды, к несказанному удовольствию невиданно расплодившейся моли, лежат в сундуках. Записные франты, щеголявшие прежде яркими сюртуками и жилетами, не решаются надевать их при дневном свете, только в сумерках, — поговорка «ночью все кошки серы» оказалась вполне применима и для бледных северных ночей. Нарядные одежды носят только те, кто может себе позволить смотреть свысока на городских стражников. Город потерял всю свою хоть и не праздничную, но все же столичную роскошь — нынешние одеяния более всего напоминают серые тюремные робы.

В «Черной кошке» посетителей почти нет. Кардель уверенно показал воскресшему Винге стул со скамьями в углу. При этом преодолел некоторую заминку, вызванную недвусмысленным взглядом трактирщика: заплати-ка дружок, старые долги, прежде чем влезать в новые. Но, поразмыслив, тот все же принес по большой кружке разведенного до грани бесстыдства пива — лучше не связываться.

— Прошу прощения… — Винге выглядел смущенным. — Конечно, следовало постучать. Или, что еще более уместно, прийти попозже.

Он сделал несколько больших глотков, и Кардель сразу заметил, насколько благотворен эффект пива, пусть даже и разбавленного. Глаза Винге уже не блуждали, неестественно выпрямленная спина расслабилась, плечи опустились.

В кабаке не горела ни одна свеча. Яркий свет летнего дня еле пробивался через покрытые многомесячным слоем городской пыли окна.

— Хватит об этом… Но клянусь: при таком освещении… не отличить. Я даже думал…

Что именно думал Кардель, осталось неизвестным: он оборвал себя на полуслове, а Винге не обратил внимания. А может, и обратил, ио расспрашивать не стал.

— Мы не виделись с Сесилом много лет. Но я всю жизнь только и слышу: ах, как вы оба похожи на мать, — Винге сделал еще один глоток и продолжил: — Сесил двумя годами старше. Вы ведь, если я правильно понимаю, хорошо его знали. Служащий полиции послал меня в кофейню, сказал, там почти всегда можно застать некоего Блума. И оказался прав: Блума я нашел. Это именно Блум помог мне вас разыскать.

— Да… Брага вашего я хорошо знал. То есть… знал и знал. Не уверен, насколько хорошо вообще-то можно было его знать. Но да — мы часто встречались… одно время.

— Вы были на похоронах?

Похороны Сесила… Карделю вовсе не хотелось их вспоминать. Мрачная история. Пастор, сам Кардель и несколько случайных людей из полицейского управления. Тело Сесила довольно долго лежало в морге в ожидании, пока могильщик выдолбит могилу в промерзшей земле. И что ответить его брату? Кардель кивнул, допил пиво, посмотрел на трактирщика и молча повертел в воздухе ладонью: принеси еще.

Они дождались, пока хозяин принес еще пива, и, только ополовинив кружку, Кардель задал вопрос, уже долго вертевшийся на языке.

— Что я могу для вас сделать?

Очевидно, Винге нелегко было ответить.

— Я приехал в Стокгольм распорядиться наследством Сесила. Побывал, само собой, у канатчика Роселиуса. Все, совершенно все было на месте, кроме одной вещи — подаренных отцом карманных часов. Сесил их очень ценил и любил. Потерять их было бы для него трагедией. А продать — даже вообразить такое не могу.

— Помню. Очень хорошо помню эти часы.

— А вы не знаете, куда они подевались?

Кардель некоторое время обдумывал ответ.

— Ваш брат на закате жизни был замешан в довольно странные дела, и я имел честь быть рядом с ним. Деньги были нужны. Часы… заложил он их, вот что.

Эмиль Винге пожевал в задумчивости губу.

— Спасибо. Теперь я знаю, где искать. Еще раз спасибо.

Винге, как показалось Карделю, хотел спросить что-то еще. Но молчал. У Карделя закружилась голова от выпитого — он слишком давно не прикасался к спиртному. Он поймал себя на том, что не может оторвать взгляд от лица Эмиля Винге — знакомого и в то же время чужого. Тряхнул головой — лучший способ избавиться от наваждения.

— Извините… уставился, как баран на новые ворота. Не укладывается в голове: вас, оказывается, двое…. Было двое, — с горечью уточнил Кардель.