Шрифт:
Закладка:
И сам Филарет волновался. Другого судного спроса не свершить, если Ефимия не назовет апостола. Чего доброго, Калистратушке, упитанному борову, доведется носить крест золотой! Тот самый крест, у которого на коленях стояли сам осударь Петр Федорович, Хлопуша, Кривой Глаз и Прасковеюшка покойная!..
«Исусе Христе, развяжи язык твари ползучей, – молился Филарет. – Сгинет крепость Твоя, Господи, если останется в живых иуда Калистрат».
Филарет еще раз напомнил:
– На том сговоре апостол-еретик сказал: «Филарета убить надо, и Ларивона убить, и Мокея такоже». Третьяк и Микула такоже глаголали: убить. И тут раздался твой голос: «Филарета убивать не надо, и Ларивона, и Мокея убивать не надо. Потому – смертью смерть не правят. Надо порушить крепость, а Филарет пусть живет и помрет своей смертью». Глаголала так али нет?
Тишина. Слышно, как пощелкивают дрова в печке и как тяжко сопят взмокшие апостолы.
Голос Ефимии прозвучал, как гроза с чистого неба:
– Говорила так.
У Калистратушки будто оборвалось сердце, и он едва не потерял сознание.
– Слава Исусе Христе! – воспрял Филарет: Ефимия разомкнула уста.
– Говорила так, – повторила Ефимия. – Потому: крепость твоя чуждая, не Божеская, а сатанинская. От гордыни то, от злого сердца то, а не от Бога. Господь не заповедовал терзать людей – жечь огнем, рвать тело железом. Господь заповедовал милосердие и любовь. Где оно, милосердие? Нету. Крепость одна лютая. От такой крепости дух каменеет.
– Молчи, тварь! – подскочил Филарет и ударил тупым концом посоха Ефимию по голове. – Крепость наша на веки вечные, ехидна. Не разумеешь то: Сатано кругом рыщет, погибели нашей ищет. Не будет крепости старой веры – сгинем, яко твари ползучие. Али не говорил Спаситель: «Если рука или нога твоя соблазняет тя – отсеки и брось. Лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, чем с двумя – в геенну огненну».
– Такоже! – откликнулись апостолы.
Ефимия не удержалась, напомнила:
– «И любите врагов наших; благословляйте проклинающих вас!»
– Тварь, тварь! Писание толкуешь, а ересь хвостом покрываешь. Али не говорил апостол Петр: «Как Христос пострадал за нас плотью, то и вы вооружитесь тою же мыслью, терзайте плоть свою и спасены будете». Али не говорил Спаситель: «Всякое древо, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь»?
– Не принимаю то, батюшка. Не принимаю. В Писании апостолов блуда много, скверны много.
Филарет испуганно попятился: еретичка!
– Замкни уши мои, Исусе Христе, чтоб не слышать скверны еретички. Господи!
– Ведьма, ведьма! – трясся Ксенофонт.
Филарет перевел дух, выпил кружку воды и опять приступил к Ефимии:
– Глагол твой, паскудница, в землю ушел. Праведников с веры не совратишь! Не богохульствуй боле. Оглаголь апостола, и я повелю, чтоб развязали тебя.
Ефимия молчала. Назвать апостола – укрепить крепость Филарета. Крепость мучителя. Пусть не она, другие будут мучиться.
– Не оглаголю, батюшка. Крепость твою отринула. Людей жалею, каких ты мучаешь.
– Праведник Андрей, сунь клюшкой в титьку!
Андрей схватился было за железную рукоятку клюшки и тут же одернул руку – обжегся. Прихватил тряпку и вынул раскаленную клюшку из печки.
– Матерь Божья, спаси мя! – успела крикнуть Ефимия, как праведник Андрей сунул клюшкой в грудь…
Тело Ефимии передернулось, вырвался тяжкий стон, и голова свесилась к плечу – сознания лишилась.
– Вопи, вопи, ведьма! – прицыкнул Филарет. Он терпеть не мог, когда пытаемый не вопил бы во всю глотку, не извивался бы, как веревка, кинутая на быстрое течение воды. – Вопи, вопи, ехидна! Андрей, плесни воды в лицо.
От кружки холодной воды Ефимия очнулась.
– Батюшка… батюшка… – прерывисто заговорила она. – Твой сын… Мокей… муж мой… пять годов…
– Не муж, не муж! Опеленала ты его, ведьма, сатанинскими чарами, да и в искус ввела. Грех свой Мокей искупит, Бог даст. Покаяньем, раденьем.
– Искупит, искупит! – отозвались Ксенофонт, Тимофей и Андрей.
Калистрат по-прежнему молчал.
– Оглаголь апостола, ехидна! – требовал Филарет. – На судное моленье выставим. Оглаголь!
Ефимия глубоко вздохнула:
– Не будет того, не будет! Судные моленья – сатанинский вертеп, не Божеский. И ты… ты – сатано!
– Жги ее, жги, Андрей.
Клюшка прильнула ко второй груди Ефимии…
– Вопи, вопи!..
– Сатано ты, сатано! Сынок у меня… Веденей… Я его народила. Я ему все поведала про твою любовь, сатано!.. Как вырастет, проклянет кости твои сатанинские!.. Не будет тебе спасения и на том свете!.. Черви тебя будут точить!.. Проклинать тебя будут живые и мертвые!.. Сатано-о-о! Веденейка, сынок мой, прокляни его до седьмого колена!..
Филарет подскочил на чурке, сел, опять вскочил и посох выронил из рук. Сам о том не раз думал! Изничтожишь еретичку, а Змей Горыныч под боком силу наберет, а потом ядовитое жало пустит в крепость старой веры.
Мысли ворочались злые, беспощадные, жесточайшие.
– Праведники! – Филарет глянул на апостолов. – Али не слышите вопль ведьмы? Змеищу изничтожим, сиречь еретичку, а змей подрастать будет, когти точить будет. Каково житие будет для всех праведников? Спомните, как змееныши Кондратия плевались на судном спросе! Пожгли тех змеенышей. Каково – змей вырастет? Каково?!
– Погибель, погибель будет!
– Сказывайте волю Исусову. – Филарет поднял крест.
Ксенофонт поцеловал крест.
– Удушить змееныша, покуда не вырос змей.
– Исус глаголет твоими устами, благостный Ксенофонт, – помолился Филарет. – Ступай ты, Тимофей, и… – Филарет запнулся, обвел взглядом апостолов и остановился на пунцовом, потном лице Калистрата. – И ты, Калистратушка. Несите парнишку ведьмы. Да тихо штоб. Марфу Ларивонову со чадами не пугайте. Тихо штоб. Благостью чадо возьмите. У избы моей чадо крепше повяжите и уста такоже, чтоб не испускал вопля. Пусть душа чада в рай Господний уйдет без вопля, а не в геенну со еретичкой. Аминь.
Ефимия слушала и плохо соображала. Рассудок будто отшибло. Наконец дошло до ее сознания:
– Ба-а-тюшка-а-а!.. Сыно-о-очка-а-а… помилуйте!..
Филарет обрадовался:
– Вопль, вопль исторгся! Слышите, праведники, как Сатано из чрева еретички возопил? Жутко ему, Сатане, в теле нечестивки. Ужо не так возопит. Не так!
Калистрат вынул перекладину из скоб, открыл дверь и первым вышел через маленькие сенцы на улицу. Хватанул воздуха как манны небесной. В ушах звенело, будто пели купеческие колокольцы на Невском проспекте.
Первая мысль – бежать, бежать к Юсковым. Поднять посконников да накинуться на верижников. И тут же опомнился: у верижников, охраняющих храм Филаретов, сорок ружей! Не одолеть такую ораву. Может, удастся бежать из общины? Куда? Хоть на край света. На покаяние в православную церковь! Хоть к черту на рога, только бы не испытывать раскаленной клюшки!..
Марфа Ларивонова не спала. Стояла на коленях перед иконами и молилась, отбивая поклоны.
На широченной лежанке из досок почивали меньшие сыновья Ларивона. Одному – тринадцатый миновал, другому – седьмой. Пятилетний Веденейка, курчавый, синеглазый, стоял на коленях возле Марфы и до того уморился на молитве, что крест накладывал от подбородка до живота.
Апостол Тимофей ласково обратился к Веденейке:
– Батюшка Филарет зовет тя, чадо. Подем. Подем.
Марфа глянула на апостола, догадалась, вскрикнула и как сноп упала лицом в земляной пол.
Веденейка заревел…
Калистрат схватился за ведро на дощатом столе и тут заметил нож. Поморский нож Ларивона с острым лезвием, чуть гнутый, как шашка. Дрожащей рукою схватил нож и сунул под подол рубахи, под ремень, а тогда уже зачерпнул ковшиком воды, выпил ее в три глотка, опять зачерпнул и вылил на голову Марфы.
Апостол Тимофей возился с Веденейкой.
Проснулись дети Ларивона и – в голос. Марфа тоже ревет. Где уж тут вязать парнишку!
XII
В сенцах Тимофей спохватился:
– Чем повязать-то чадо, не взяли? Дай твой чресельник.
У Калистрата под ремнем-чресельником – нож…
– Тако неси! – И распахнул дверь. Ударило жаром и запахом подгорелого мяса.
На грудях и на животе Ефимии углились отметины от клюшки.
Филарет не глянул на внука – нельзя показать робость и жалость, когда вершишь волю Господа Бога.
– Чадо – на лежанку! Подушкой, подушкой! Живо! Ксенофонт, помоги Тимофею.
Ефимия напряглась всем телом. Тянулась к сыну. Крепкие костыли в стене. И пеньковые веревки не порвать.
Заревела в голос…
– Такоже! Такоже! Сатано дух испускает, – хрипел Филарет.
– Веденейка! Сыночек мой! Веденейка!
– Похвалялась: змееныша оставишь
