Мне казалось, что предположение Марты Петровны соответствовало истине. Но кто та девочка? Для чего понадобилась преступникам лишняя обуза? Может — месть? Или попытка получить с родителей выкуп за ребенка?..

Я решил разыскать в архиве следы этого дела.

Часам к девяти вечера я проводил Раису Миндиашвили до угла улицы Церетели и площади Свободы. Она шла рядом со мной спокойная, беззаботная. Раиса верила мне, как брату, как испытанному в горе и радости другу. Она была убеждена, что в угрозыске и следователь, и начальник встретят ее по-дружески.

По пути Раиса внимательно слушала то, что я говорил: о бандитах, которые обвиняют ее в своем провале и собираются отомстить; о том, что в угрозыске я заверил всех в ее невиновности... Раиса, судя по всему, готова была помочь следствию. Спокойная, честная жизнь без опасений и подозрений стала ее мечтой, ее целью.

Она и раньше с готовностью сообщала мне все, что знала, но все же боялась мести тех, кто лишил жизни ее мужа. А теперь, когда преступники были выявлены и арестованы, Раиса Миндиашвили твердо решила чистосердечно рассказать в угрозыске обо всем, облегчить свою душу откровенным признанием.

Я оставил Раису у входа в здание Тбилсовета и пообещал подождать ее здесь. Она свернула за угол и вошла в помещение следственного отдела с улицы Церетели. Я же, обойдя дом с Вельяминовской улицы, прошел в отдел со служебного входа.

...Было уже за полночь. В моем кабинете зазвонил телефон. Подняв трубку, я услышал голос начальника: «Можете идти отдыхать», — сказал он и, не дожидаясь ответа, дал отбой. Я понял, что он закончил разговор с Раисой Миндиашвили и собирался отпустить ее домой. Схватив с вешалки пальто и кепку, я побежал к месту встречи.

Только я остановился под часами и собирался закурить папиросу, из-за угла улицы Церетели показалась Раиса. Я поспешил к ней навстречу. Увидев меня, она радостно улыбнулась, гордо подняла голову и, продев руку мне под локоть, почти прижавшись головой к моему плечу, направилась к площади.

— Ну, как, все в порядке? — взволнованно спросил я.

— Все, все хорошо! — Она заглянула мне в глаза и потом вдруг зажмурилась, словно припомнив детскую игру в жмурки. — Сандро, ты не поверишь, мне кажется, что сегодня я вторично родилась на свет. Так мне хорошо, покойно на душе... — Смахнув пальцем слезинку в уголке глаза, она еще крепче прижалась ко мне и прибавила шаг. — До нынешней встречи они все казались мне бездушными сухарями, я боялась их, как огня, дрожала при их упоминании... А они, оказывается, внимательные. И все понимают!

— Что тебе сказали? — прервал я ее

— Я рассказала им все, откровенно и чистосердечно, как ты мне говорил. Они записали все слово в слово и дали мне подписать. А потом... Пообещали помочь, и на работу, говорят, поможем устроиться. Сандро, дорогой, наконец-то мы с мамой можем спать спокойно.

Она шагала легко, стремительно, словно летела над землей. В конце Дворцовой улицы показался извозчик. Я окликнул его. Всю дорогу Раиса не умолкала ни на минуту. Она пересказывала во всех подробностях свои впечатления от разговора с начальником отдела, описывала мне — мне, который видит его почти каждый день в течение десятков лет! — его внешность, голос, повадки...

У ворот ее дома я начал было прощаться. Но Раиса не хотела отпускать меня. Ей казалось, что именно сегодня, в этот знаменательный день, я должен познакомиться с ее мамой.

— Она так обрадуется! — убеждала Раиса.

Я отговаривался тем, что уже поздно для визитов. Раиса не выдержала и спросила, почему я ничего не спрашиваю о том, какие показания дала она на допросе.

— Может быть, это тайна? — сказал я.

— Я ничего не скрывала от них. Рассказала о жизни своей, начиная с несчастного Петра Таманова, рассказала обо всем, что видела и слышала. Не скрыла и харьковскую историю с директором ювелирного магазина, которого выманила из театра. В общем, выложила все, что скопилось у меня на душе.

Ночной ветер привольно разгуливал по опустевшим полуночным улицам. Но Раиса даже не вспоминала о том, что надо застегнуть пальто. Снова получив отказ на приглашение зайти к ним, она, прощаясь, чмокнула меня в щеку. Вбежав во двор, Раиса еще раз оглянулась и крикнула:

— Не забудь, завтра вечером мы ждем тебя!

...Прошло три дня, но Игорь Таманов все еще не кончил записывать свои показания. Он сидел в маленькой комнатке комендатуры и, не подымая головы, писал, писал, писал. Нетерпение подстегивало меня, но я не мешал ему. По нескольку раз в день вызывал я к себе коменданта и расспрашивал:

— Ну как он? В каком настроении? С охотой ли пишет?

Я терпеливо дожидался, пока арестованный закончит свою исповедь.

Тем временем я еще раз повидал Раису. К счастью, матери ее снова не оказалось дома. Несмотря на настоятельные советы начальника — решайся, наконец, скажи, мол, всю правду, — я опять молчал, словно набрав в рот воды.

На работу я вернулся с небольшим опозданием. Не успел я зажечь в кабинете свет, вошел оперуполномоченный и положил на стол дело о похищении ребенка, которым я интересовался. «Об исчезновении Ии Теймуразовны Курхули», — прочитал я на папке. Но мне не удалось начать чтение — зазвонил телефон. Комендант докладывал, что подследственный Таманов хочет повидаться со мной. Отложив папку, я стал дожидаться арестованного.

Таманов вошел, улыбаясь, словно после давней разлуки повстречал, наконец, старого друга. В руках он держал стопку исписанной бумаги. За эти три-четыре дня он заметно осунулся, но вид у него был далеко не грустный.

— Я задержался, но думаю, что человеку в моем положении это простительно, — проговорил он, по-домашнему устраиваясь в кресле и кладя свои записи на стол. — Думаю, теперь все в порядке. Кажется, мне удалось все вспомнить. — Он наморщил лоб, поглядел задумчиво на чернильницу и, помолчав, продолжал: — Здесь, — он кивнул на стопку бумаги, — я счел излишним давать подробный список всех совершенных мною преступлений. Это мы предоставим Саидову и Стасю...

Услышав фамилии двух дружков, я невольно нахмурился — мне вовсе не улыбалась перспектива вести с ними долгие и малопродуктивные разговоры. Игорь, догадавшись о причине моего недовольства, спокойно заверил:

— Не беспокойтесь, я велю им рассказать все. Мое слово для них закон.

— Хорошо, если так, — согласился я, успокаиваясь. — Но о чем же вы