Единственным источником света были огоньки на высокой, достающей до потолка рождественской ели, которые весело мигали, отбрасывая блики на спину Казу. Она все никак не могла уйти из кофейни.

В тот день, когда Канаме отправилась на встречу со своим умершим мужем в прошлое, именно семилетняя Казу налила ей кофе. Когда женщина не вернулась, один из ее друзей спросил о том, что случилось, у Нагаре, который был в кофейне в роковой день. Он тихо ответил:

– Когда она услышала про то, что кофе остынет, наверное, подумала, что напиток станет совсем ледяным, как вода из холодного крана. Есть люди, которые считают, что этот момент наступает, когда кофе ниже температуры человеческого тела. Поэтому, когда речь заходит об этом правиле, никто в точности не знает, что именно означит фраза «когда остынет кофе». Возможно, Канаме решила, что это еще не произошло.

Но правды никто не знал. Все говорили маленькой Казу, что она ни в чем не виновата.

Однако в глубине души она чувствовала…

«Это же именно я налила маме тот кофе…»

Она никак не могла забыть об этом.

Шли дни, и она стала думать, что…

«Это я убила маму».

Произошедшее лишило Казу наивности и украло ее улыбку. Она стала бессмысленно бродить везде, как лунатик, и днем, и ночью. Потеряла способность концентрироваться на чем-то. Как-то раз она вышла на середину дороги и ее чуть не сбила машина, а однажды Казу оказалась на середине реки зимой. Но Казу никогда осознанно не стремилась к самоубийству. Это было ее подсознательным желанием. В глубине души Казу постоянно винила себя.

Как-то раз, через три года после того, что произошло, она стояла на железнодорожном переезде. Ничто в выражении ее лица не указывало на желание умереть. Она безразлично смотрела на мигающие сигнальные огни у шлагбаума.

Заходящее солнце окрасило город в оранжевый цвет. Позади Казу стояли мать с ребенком, тоже ожидая, когда шлагбаум поднимется. Они возвращались из магазина с покупками. Рядом была группа студентов, которые шли домой. Из толпы людей донесся детский голосок:

– Мамочка, прости меня.

Это был обычный разговор матери и ребенка.

Казу какое-то мгновение стояла, глядя на них.

– Мама, – пробормотала она и побрела к железнодорожному переезду, словно ее тянуло туда на невидимой нити.

И тогда…

– Можно мне с тобой?

Кто-то тихо подошел к ней и сейчас стоял рядом. Это была Кинуйо, учительница из художественной школы по соседству. Она случайно оказалась в кофейне в тот день, когда Канаме вернулась в прошлое. Кинуйо было больно видеть, как улыбка исчезла с лица Казу в тот судьбоносный день, и с тех пор женщина постоянно находилась где-то неподалеку от девочки, присматривая за ней.

Но до этого дня, что бы она ни говорила Казу, ее слова не доходили до сердца ребенка. Когда учительница спросила: «Можно мне с тобой?», – она имела в виду свое желание быть вместе с этой девочкой, которая страдала.

В детстве Казу мучилась из-за того, что считала себя виноватой в смерти матери. Кинуйо думала, что если девочка не сможет избавиться от этих чувств, то им вместе нужно будет пойти туда, где была ее мать, и преклонить перед ней головы.

Но Казу отреагировала на ее слова совсем не так, как она ожидала. Из глаз девочки хлынули слезы, и впервые со дня смерти Канаме Казу зарыдала в голос. Кинуйо не понимала, как смогла достучаться до ее сердца. Она только знала, что девочка страдала в одиночку и не хотела умирать.

Они стояли рядом с железнодорожными путями вместе, слушая, как с ревом и свистом несутся мимо поезда. Кинуйо крепко обнимала Казу и гладила ее по голове, пока та не успокоилась.

Прошло время, и вот их обеих поглотила вечерняя тьма.

После того дня Казу снова стала наливать кофе тем посетителям, которые желали вернуться в прошлое.

Донг, донг…

Часы, висящие в центре стены, пробили два часа.

Была середина ночи. Стояла тишина. На потолке медленно кружился вентилятор. Канаме, как обычно, тихо читала роман, который принесла ей Казу.

Официантка, стоя совершенно неподвижно, напоминала героиню на картине. Только одинокая слеза катилась у нее по щеке.

История IV

Муж и жена

Весной люди часто чувствуют себя счастливыми, особенно если зима была холодной.

Но трудно точно сказать, когда именно наступает это время года. Нет такого дня, когда становится ясно, что один сезон уже закончился и пришел следующий. Весна прячется внутри зимы. Мы чувствуем ее приближение, видим ее и ощущаем кожей и остальными органами чувств. Она скрывается в свежих бутонах, в нежном дуновении ветерка и теплом прикосновении лучей солнца. Весна существует вместе с зимой.

– Ты все еще думаешь о Канаме? – спросил Нагаре Токита, словно разговаривая сам с собой. Он сидел у барной стойки на высоком стуле и ловко складывал журавликов[8] из салфеток.

Нагаре пробормотал эти слова, обращаясь к Казу Токите, стоявшей позади него. Но она продолжила молча протирать стол и поправила подставку под сахарницей.

Нагаре положил седьмого журавлика на барную стойку.

– Тебе надо завести ребенка, – сказал он, уставившись на продолжающую работать Казу узкими миндалевидными глазами. – Думаю, Канаме точно…

Дин-дон!

Звон колокольчика на входной двери прервал его на полуслове, но ни Нагаре, ни Казу не сказали: «Добро пожаловать!»

В этой кофейне каждый посетитель, который входил через дверь с привязанным к ней колокольчиком, должен был пересечь прихожую, перед тем как войти в зал. Нагаре молча смотрел на дверь.

Вскоре появился Киоши Маэнда, и вид у него был сонный. Он работал детективом и этой весной стал пенсионером. На нем были плащ и старая охотничья шляпа. Киоши выглядел как типичный детектив из телесериала семидесятых годов. Хотя он и работал в полиции, в нем не чувствовалось ничего пугающего или жестокого. Он был одного роста с Казу и часто улыбался. Киоши походил на обыкновенного общительного человека преклонного возраста, какие встречались повсюду.

Стрелки часов, висящие посередине, показывали без десяти восемь. Кофейня закрывалась ровно в восемь.

– Все в порядке? – смущенно спросил Киоши.

Казу ответила как обычно:

– Да, входите.

Нагаре же просто сдержанно кивнул.

Когда Киоши приходил в кофейню, он всегда садился у ближайшего к выходу столика и заказывал кофе. Но сегодня, вместо того чтобы занять свое обычное место, он неуверенно замер.

– Пожалуйста, садитесь, – жестом предложила Казу из-за барной стойки,