Шрифт:
Закладка:
— С чёртом? Чудесно! Дальше уж катиться некуда, — захохотал Силаев. — Зачем же в церковь ходите?
— Пожалуйста, без шуточек, — нахмурился Павел. — После того, что перенесли мы на чужбине, сам дьявол покажется младенцем.
— А возьми генералов, — поддержал Лучников. — Шкуро занимался маклерством, был подрядчиком на строительстве. Семён Краснов — это трудно вообразить, боевой полковник — работал таксистом и разводил кур. Князь Гирей выступал на арене с джигитовкой…
— Исторический экскурс здесь неуместен, — сказал Силаев с расстановкой. — Но всегда, всегда лобызания и «братания» с Германией дорого обходились России. Достаточно припомнить объятия солдатской черни с «дойчен абрайтер» накануне большевистского переворота, когда развалился весь фронт! И вообще, господа… Нужно честно признать, что прежней России нет. Нет, во-первых, потому, что народ стал за четверть века другим. Новое поколение воспитано в духе вражды к нам, оказавшимся на чужбине. У него иное мировоззрение, иные духовные ценности. А мы, как бы ни хотели, насильно милыми не станем. Большевистская зараза выела в людских душах сердцевину — веру в бога, чувство русского достоинства. Я это понял ещё тогда, в гражданскую. Народ, который почитал как богоносный, предстал хамским сбродом, легко поддавшись агитации «товарищей». Наша карта бита. И всё же… Последний русский хамлет, лапотник мне родней, чем лощёный фюрер.
— Поосторожней, ротмистр, — дёрнулся Павел. — Я ведь тоже из «хамов»! И вот так — по горло — наслушался подобной демагогии. Странно… Так естественно мыслить жиду-демократу, а не русскому офицеру! Я и тысячи других в пекло полезем… Без болтовни и философии! Пока я знаю, что в Казакии правят большевики, я не смирюсь. А ты… И когда же ты стал таким «розовеньким»?
— Придержи коня, голубчик, — живо обратился к Павлу хозяин, заметив, как резко обозначился синюшный рубец на побледневшем лице ротмистра. — Не время ссориться, братцы мои.
— Главное — не место, — кивнул Силаев и вдруг сорвался, выкрикнул: — Если бы я знал, что против меня воюет свора комиссаров, то я давно бы уже был на фронте! Слово чести! Но в Красной Армии большевиков негусто. Что же мне, кричать из окопа? Спрашивать: ты большевик или нет? А потом стрелять?!
— Полно! Господа, я разведу вас по углам, — разрядил напряжение укоризненный голос Татьяны. — Зачем горячиться, обвинять друг друга? Каждый волен поступать так, как считает нужным. Мой отец попал в облаву совершенно случайно. Чекисты расстреляли его просто для счёта. Крупнейшего русского ботаника… Я также ненавижу ленинцев. Василий, не делай мне знаки, я имею право высказаться… Да, мне они гадки. Но я против того, чтобы наши эмигранты воевали на стороне Гитлера против своих же, русских мужиков. Ведь этот хлеб…
— Этот хлеб куплен на рейхсмарки, — с насмешкой вставил муж.
— Этот хлеб, вероятно, из украинской или смоленской муки. Вчера я видела огромную партию молодых русских девушек. Их вели под конвоем. Фашистам верить нельзя! Они ничем не лучше большевиков. Они обманывают нас. Хотят бросить русских на бойню, чтобы быстрей истребить… Я разделяю, Павел, ваши патриотические чувства. Но… прошу не обижаться. Мы об этом и с Василием спорили… Мне думается, что вас так сильно тянет в Россию желание отомстить большевикам за прошлое. Но сколько уж пролилось русской крови! Лучше жить в этом чужом городе, где я боюсь лишний раз выйти на улицу, чем напрасно погибнуть.
Павел посмотрел на свои часы и снисходительно усмехнулся:
— Устами женщины глаголет истина. Наливай, Васька. В самом деле, воду толчём… А суть в том, ротмистр, что вы с Деникиным — просто эмигранты — военные с расплывчатой идеей Отечества, а мы с Лучниковым и Красновым — казаки. У вас — алтарь не существующего Государства Российского, а у нас — свой, казачий алтарь. На который мы и десятки тысяч верных казаков положим жизни.
— Значит, весь корень в казачестве? — тоже сдержанно уточнил Силаев. — Тогда сдаюсь. И напоследок прошу, Василий, книгу Деникина.
Хозяин недоумённо пожал плечами и принёс потрёпанный томик. Силаев зажал пальцем найденную страницу и спросил:
— Будь жив генерал Корнилов, кого бы он поддержал, как потомок казачий?
— Нас, — не задумываясь, ответил Павел.
— Несомненно, — подтвердил сотник.
— Вот слова из телеграммы, предшествующей походу на Петроград. «Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ путём победы над врагом до Учредительного собрания… Предать же Россию в руки её исконного врага — германского племени — и сделать русский народ рабами немцев — я не в силах. И предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли…» Красноречивый ответ?
«Доложу о нём центральному бюро, — решил Шаганов. — Да и Лемпулю. Такая слюнявая сволочь вреднее любого комиссара…»
— Теперь Деникин горазд рассуждать о гражданской войне, — озлобился вдруг сам хозяин. — А кто, как не он, способствовал свержению атамана Краснова на Общедонском казачьем круге? Это — кара божья! Донскую армию возглавили негодяи Сидорин и Семилетов… Если бы Краснов не был отстранён от атаманства в начале девятнадцатого года, большевики были бы разбиты.
— Милые, хватит об этом! — взмолилась Татьяна. — Мы же не на военном совете. Теперь я перехожу в наступление! Васенька, подай гитару.
Пока хозяйка настраивала инструмент, мужчины молча курили на кухне. Слишком разными были они, стеснившиеся у открытого окна, слишком далёкими в своих помыслах и планах. Роднило лишь одно — несчастье эмиграции…
Пели романсы, русские песни. Затем Василий и Павел затянули казачьи. С подъёмом прокричали народный гимн «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон», утверждённый в восемнадцатом году Кругом спасения Дона. Между песнями поднимали рюмки. Захмелев, Силаев тоже вызвался спеть и взял в руки гитару.
— Специально для донских казаков! Чей этот романс — не ведаю. Эмигрантский, одним словом…
Он охватил гриф длинной ладонью, перебирая струны, начал вполголоса:
Кто рождён на Дону,
Тот
