— Да, записываем пластинку-гигант Эдуарду Николаевичу Хилю. Они с Людмилой Георгиевной Зыкиной и Муслимом Магомедовичем первыми меня заметили, поэтому и песен для них я сочинил побольше. В дальнейшем буду отдавать по паре песен в одни руки — не потому что зазнался, а потому что у нас в стране много замечательных композиторов, и будет нечестно, если все будут петь одного Ткачева.

— А звучит так, будто зазнался, и у тебя за дверью очередь из всенародно любимых певцов, — хохотнул Вадим.

— Ничего подобного, но вчера и сегодня мой домашний телефон не замолкал — наши мэтры звонили и спрашивали насчет песен. Мне такое отношение жутко приятно, но ничего не могу сделать — я же тоже человек, и мои возможности не безграничны.

— А письма пишут? — задал ведущий наводящий вопрос.

— Очень много — как только мой адрес разместили в «Юности», мне прислали восемь мешков писем. Спасибо вам большое, товарищи — я с огромным удовольствием их читаю. Осилил уже больше трети, но, увы, всем ответить не смогу чисто физически — я посчитал: если тратить три минуты на письмо — а меньше смысла нет — ответы только на уже полученное займут три полных недели. Простите, товарищи, я не могу потратить столько времени, и нам всем будет лучше, если за это время я напишу еще песен или сразу книгу. Но на некоторые письма ответ я уже написал и отправил, а еще приходят такие, где товарищи просят о помощи — это странно, я же не милиционер и не работник КГБ, но все такие письма разложил по категориям — те, где не смогу помочь человеку сам, отнесу прямиком в МВД и КГБ — пусть проверяют сигнал.

— Это какие, например? — уточнил ведущий.

— Это, например, где кумовство и взяточничество на местах, — не стал скрывать я. — Если человек настолько отчаялся, что ищет управы на перерожденцев у пионера-писателя, значит там все очень плохо, и нужно направлять внезапную проверку из центра. Уверен, часть сигналов будет ложной, но в этом случае служивые товарищи будут спокойно заниматься своей работой дальше.

— Каждый должен проявлять гражданскую сознательность, — нейтрально ответил Вадим и перешел к вопросу более актуальному. — Скажи, Сережа, у тебя много песен на самые разные темы, и, слушая их, ни за что не поверишь, что такое мог сочинить четырнадцатилетний пионер.

— Мне все время такое говорят, — покивал я. — И я людей прекрасно понимаю — сам бы ни в жизнь не поверил, поэтому не обижаюсь. Мы провели серию опытов, где я сочинял песни и книги под присмотром доверенных товарищей, которые подтвердили, что я все сделал сам, без посторонней помощи и шпаргалок. Мне ведь не обязательно попадать в те же ситуации и переживать тот же опыт, что и персонажам — у меня хорошее воображение и высокий уровень эмпатии, поэтому я просто представляю себе героев и начинаю думать — чем они могли бы заниматься, какие эмоции испытывать и о чем друг другу петь. Так и получается итоговый результат в виде художественного произведения потребной жанровой принадлежности. Песни мне нравятся больше всего!

— Что ж, звучит не сложно. Кто желает попробовать, товарищи? Я, пожалуй, пас! — заявил Вадим и спросил. — Скажи, Сережа, а что тебя волнует не как писателя и композитора, а как советского школьника?

— Как и всех моих знакомых ребят — совершенно чудовищное вторжение США во Вьетнам. Пока наши азиатские братья…

Ведущий остановил мой монолог через пятнадцать минут — чтобы поменять пленку и попросить вещать дальше. Поговорив еще десять, остановился:

— Это, наверное, вырежут — куда столько эфирного времени тратить?

— Я им вырежу! — нехорошо ощерился Вадим. — Давай закругляться, ты молодец. Готов?

— Всегда готов!

— Очень интересный рассказ, Сережа. Я совершенно с тобой согласен — нанесенный Вьетнаму материальный, демографический и экологический урон бросает в дрожь. Будем надеяться, что мистер Никсон окажется достаточно здравомыслящим лидером, чтобы прекратить эту бессмысленную бойню. А нам с тобой пора прощаться. Спасибо, что пришел!

— Спасибо, что позвали, Вадим Моисеевич! — поблагодарил я в ответ, и интервьюер щелкнул кнопкой.

— Отлично справился, пойдем, вызовем тебе такси, — очень довольный итогами интервью, он поднялся на ноги. — Про Вьетнам это ты правильно — у меня батя туда инструктором ездил, вернулся без ноги. Суки! — скрежетнул зубами и взял себя в руки. — Но хотя бы вернулся.

— Сочувствую, — честно посочувствовал я.

— Да чего уж, — хлопнул провожатый меня по плечу.

Вместо домашнего адреса назвал таксисту «Прагу». Пора заняться маминой свадьбой — так и не решился знакомых «неймов» попросить. Да я и сам с корочками, меня что, швейцар не пустит?

— А ты Ткачев? — спросил меня водитель.

— Ткачев, — признался я.

Скучаю по «Яндексу». Нет, людское внимание — это очень приятно, но конкретно сейчас я жутко устал и лучше бы заткнул уши плеером, но придется поддерживать разговор. А еще мне теперь есть что ответить на «напиши что-нибудь про нас»:

— Эдуард Николаевич Хиль на новой пластинке споет. «Зеленоглазое такси» называется.

— Красиво! — оценил таксист. — Не пой тогда, дождусь на радио.

— Не буду, — с легкой душой пообещал я, попрощался и выбрался на мороз.

Вот она — святая святых московской элитарной житухи. У входа — неплохо одетая очередь, окна уютно светятся, а в зале изволят кушать лощеные морды. Технически прийти сюда может любой, но, как и везде, есть нюансы — интересующий меня Зеркальный зал доступен сильно не всем.

Игнорируя грустные взгляды мерзнущих на крылечке людей, добрался до двери и показал усатому швейцару писательскую корочку.

— Мальчик, а ты не маловат по ресторанам ходить? — не спешил он открывать передо мной дверь.

— А мне не напитки распивать, а с директором поговорить, — пояснил я, демонстрируя корочку композиторскую — эта со ста рублями внутри.

— А, так ты еще и композитор! — взяв корочку, швейцар осмотрел ее внимательнее и вернул уже без купюры. — Пошли за мной, Степан Васильевич сейчас у себя.

И он повел меня внутрь, не постеснявшись повесить вместо себя табличку: «Мест нет». В ресторане было тепло, играла легкая музыка — вон на сцене мини-оркестр — и вкусно пахло едой. А я ведь с утра не жрамши! Нет уж, это — для буржуев, а меня дома ждут гречка с сосиской. Миновав зал, прошли в дверь с табличкой «посторонним вход воспрещен» и попали в полутемный служебный коридор, где швейцар постучал в неказистую третью дверь слева.

Получив «войдите», открыл дверь и кивком пригласил меня внутрь. Директор «Праги» оказался плешив,