Н. Георгиевич 14 декабря (по старому стилю) писал о ней в «Петербургской газете»:

«…потрясающая пластическая чувственность. Ее тело словно околдовано музыкой. Вы сами как будто купаетесь в музыке. Потом, ее выразительные руки. Вы слышали когда-нибудь о перевоплощении посредством рук?.. Руки Дункан выразительны так же, как и ее лицо. А ноги? Ведь это были босые ноги, что явилось сенсацией вечера… Но это не та нагота, которая вызывает греховные помыслы, а, скорее, естественная нагота…

У Дункан тонкие белые ноги… но они выразительны так же, как и все у нее, а иногда и красноречивее. Они касаются пола легко и беззвучно.

У Дункан нет балетной техники, она и не ставит своей целью фуэте и пируэты. Но в ней столько скульптурной пластики, столько яркости и простоты, что она полностью держит в руках публику, которая уже с нетерпением ожидает следующего концерта»4.

Но не все критики были одинаково доброжелательны. «Русская музыкальная газета» в двойном номере (51–52, 1904) писала:

«…Некоторые позы и жесты воспроизводят фигуры с помпейских фресок, но они уже давно стилизованы балетной хореографией. Тщательное копирование еще не заменяет творчество и талант, причем последний не просматривается в монотонных танцах мадам Дункан…

Организованные аплодисменты в одном или двух секторах зала не были подхвачены остальными в конце представления»5.

Но, несмотря на замечание по поводу аплодисментов, этот критик остался в недовольном меньшинстве.

Выступление, состоявшееся 29 декабря — в четверг, под названием «Танцевальные идиллии» было тепло встречено публикой и критикой. Ее танцы вызвали такой интерес, что новые выступления были запланированы в Санкт-Петербурге и Москве на начало февраля. Но в тот момент самым сильным желанием Айседоры было попасть домой. Она писала Теду: «Я думаю, что для вдохновления танцовщицы ты не годишься… Ты вдохновляешь меня только на одно-единственное: убежать прочь от публики и тому подобных, чтобы броситься к тебе»6.

Обратный путь из России в Берлин показался ей бесконечным.

«Дорогой, этот ужасный старый поезд опаздывает, опаздывает, опаздывает на три часа, три столетия, три вечности — мы приедем около десяти, и моя секретарша и моя служанка будут тянуть меня домой, но я сбегу от них, как только смогу, и прибегу в дом номер одиннадцать. Я не смогу прийти в дом номер шесть, потому что у меня нет ключа от наружной двери. Дорогой, я возвращаюсь назад, назад из страны снега и льда — у меня такое чувство, что я покорила Северный полюс. Ты будешь ждать меня в доме номер одиннадцать, о дорогой, я почти сошла с ума и полуумерла, дорогой…»7

Разлука была слишком болезненной для них обоих, и вскоре после ее возвращения, когда Айседора отправилась на гастроли в Дрезден (15 января) и Гамбург (с 24 по 31 января), Крэг поехал с ней. В Гамбурге он наблюдал, как Айседора набирала учениц для своей школы. (Одной из них, принятой по совету Крэга, стала восьмилетняя Ирма Эрик-Гримм, известная позднее как Ирма Дункан.) В поезде по дороге в Дрезден они развлекались тем, что переписывались, передавая друг другу листок бумаги. Их диалог, вначале шутливый, вскоре стал вполне серьезным, и Айседора, думая о ребенке, которого она страстно желала с момента ее встречи с Крэгом, написала:

«Дорогой малыш, если ты появишься, то знай, что ты был желанен»8.

К этому Крэг добавил:

«И ты, малыш, узнаешь от меня, что значит это слово. Твоя мать желанна. Она, моя дорогая, желанна… Она будет желанна до самого конца…»

Он оставил свою привычку напоминать ей о том, что их любовь ненастоящая. Ненастоящая? Он стремился быть рядом с ней, куда бы она ни направлялась. Так, несмотря на то что ему пришлось прервать собственную работу, он поехал с ней в Санкт-Петербург на ее выступления 3 февраля9. Он писал в «Указателе»: «Фев. 6, в Москву с Айседорой»10. Среди его бумаг11 сохранился рисунок — вид из окна, — сделанный им в Москве. Похоже, не существует никаких писем Айседоры касательно этой их совместной поездки. Поскольку Крэг был рядом, не было необходимости записывать для него свои впечатления. Это крайне жалко, ибо между ее первым и вторым приездом в Россию произошло событие, которое оказало впоследствии большое влияние как на Россию, так и на будущее Айседоры. Знала ли она о том влиянии, которое это событие окажет на нее? Или она считала, что эта трагедия никак не связана с ней? Ответа на этот вопрос нет.

РОССИЯ: ПРИЗНАКИ ДВУХ РЕВОЛЮЦИЙ

1905

Начало нового года ознаменовалось в Санкт-Петербурге вспышкой беспорядков, которые привели в конце концов к падению династии Романовых и уничтожению Российской империи.

В воскресенье, 22 января (9 января 1905 года по старому стилю), толпа рабочих во главе с попом Гапоном собралась перед Зимним дворцом с обращением к царю. Царские войска открыли огонь по безоружной толпе, убив пятьсот мужчин, женщин и детей и ранив еще сотни, которые остались лежать на окровавленном снегу. По городу прокатилась волна возмущения. Когда Айседора во второй раз появилась в России, эти события были еще свежи в памяти.

В «Моей жизни» она пишет, что ее поезд, задержавшийся из-за снежных заносов, прибыл в четыре утра, и поэтому она стала свидетельницей похорон убитых, проходивших под покровом темноты во избежание массовых демонстраций. Но если записи Гордона Крэга в его дневнике верны и Айседора была в дрезденском отеле «Бельвю» 15 января, а в Гамбурге с 24 по 31 января, то маловероятно, что она могла видеть похоронную процессию жертв бойни, произошедшей 22 января1. Правительство, так стремившееся избежать вспышек волнений по этому поводу и потому устроившее похороны среди ночи, вряд ли позволило бы задержать их до 1 или 2 февраля, когда Айседора предположительно приехала на выступление, назначенное на 3 февраля2. Более того, Крэг тоже сомневался в точности дат, названных Айседорой. В своем экземпляре «Моей жизни» он сделал пометку на полях: «Она писала мне каждый день — у меня сохранились письма, — я должен проверить эти страницы». Наконец, среди переписки между Дункан и Крэгом, которая хранится в Публичной библиотеке в Нью-Йорке, есть объявление о спектакле «Волшебная флейта», состоявшемся 22 января 1905 года. На нем рукой Крэга написано: «Дрезден, мы в отеле». Конечно, Айседора и Гордон Крэг могли уехать до этого спектакля, но, если они не пошли на него и не собирались оставаться в Дрездене до этого времени, то зачем Крэг