также все заинтересованы: это извлечение пользы из занимаемой территории. Если бы теперь, как и в первобытные времена, существовал общий контроль над пользованием землей отдельными лицами или группами, то решения большинства были бы законно преобладающими при определении условий, на которых земельные участки служили бы для продовольствия, или средств сообщения, или же для других каких-либо целей. Даже теперь, когда вопрос осложнился, благодаря развитию частной собственности, государство остается все-таки главным собственником (в глазах закона каждый землевладелец есть арендатор казны); имеющим право взять обратно или экспроприировать, уплачивая соответствующую цену. Из этого можно заключить, что воля большинства преобладает по отношению к способам и условиям, при которых можно использовать почву так или иначе, а отсюда вытекает основа для соглашения в интересах публики с частными лицами или компаниями.

Нет надобности приводить здесь подробности, или обсуждать пределы, отделяющие различные категории, или говорить, что входит в одну из них и что исключается из другой. Для поставленной нами цели достаточно будет признать ту неоспоримую истину, что существует бесчисленное множество таких действий, которые люди, если бы спросили их мнения, далеко не все согласились бы выполнить, даже если бы такова была воля большинства; и, наоборот, есть такие действия, на выполнение которых все согласились бы почти единодушно. Эта истина служит в наших глазах определенным основанием, чтобы навязывать волю большинства в известных границах, и определенным основанием, чтобы не признавать авторитета этой воли вне известных пределов.

При тщательном рассмотрении вопроса последний, очевидно, сводится к следующему: каковы взаимные права группы и ее членов? Стоят ли права общины во всех случаях выше прав индивида? Или обладает ли индивид во всех случаях правами, стоящими выше прав общины? От решения этих вопросов зависит все построение политических мнений, в особенности тех, которые относятся к области управления в тесном смысле слова. Я имею намерение воскресить замолкнувшие разногласия, надеясь прийти к иному заключению, чем общепринятое.

В своем сочинении The State in Relation to Labor («Об отношениях государства к труду») проф. Джевонс говорит: «Прежде всего мы должны выкинуть из головы мысль, что в сфере вопросов социальных существует что-либо похожее на отвлеченные права». В своей статье «О литературной собственности» Матью Арнольд выражает такое же мнение. Он говорит: «Автор не имеет никакого естественного права собственности на свои сочинения». Следовательно, он не имеет никакого естественного права на все, что он может произвести или приобрести. Например, я не так еще давно читал в одном весьма распространенном еженедельнике: «Доказывать еще раз, что не существует ничего подобного естественному праву, значило бы непроизводительно тратить свое время и свое знание». И мнение, выраженное в этих цитатах, высказывается обыкновенно государственными деятелями и юристами таким тоном, который заставляет думать, что не разделять его может только толпа, не привыкшая мыслить.

Может быть, этого не следовало бы заявлять в таком догматическом тоне, так как известно, что целая школа юристов на континенте держится мнения диаметрально противоположного мнению английской школы. Идея естественного права (Natur-Recht) составляет основной принцип немецкой юриспруденции, а как бы ни думали о немецкой философии, нельзя сказать, чтобы она не проникала в вопросы до самой глубины. Доктрину, принятую нацией, отличающейся между всеми своим пытливым умом, нацией, которую, конечно, невозможно причислить к поверхностным мыслителям, нельзя отбрасывать как какое-нибудь народное поверье. Но это говорим лишь к слову. С предложением, которое отрицается в вышеприведенных цитатах, связано утверждение противоположного предложения. Каково же оно, если мы рассмотрим его поближе и выясним, на чем оно основано?

Возвратимся к Бентаму, и мы найдем у него яркую формулировку этого контрпредложения. Бентам говорит, что правительство выполняет свою роль, «создавая права, которые оно дарует индивидам: права безопасности для лиц, права защиты для их чести, права собственности и т. д.». Если бы эта доктрина выводилась из божественного права королей, она не содержала бы в себе ничего явно противного логике. Если бы она пришла к нам из Древнего Перу, где Инка считался «источником, из которого истекает все», или из Шоа (Абиссиния), где царь есть «неограниченный властитель людей и всех земных благ», или из Дагомеи, где «все люди – рабы царя», она была бы логична. Но Бентам не только не был таким абсолютистом, как Гоббс, но еще защищал народное правительство. В своем «Конституционном кодексе» он предоставляет верховную власть целому народу и говорит: лучше «отдать верховную власть большей части тех, которых хотят главным образом сделать счастливыми», потому что «такое соотношение более, чем всякое другое, соответствует достижению этой цели».

Посмотрим теперь, что будет, если мы поставим рядом эти две доктрины. Верховный властитель – народ – назначает представителей и создает таким образом правительство, которое, в свою очередь, создает права; затем, создав права, оно распределяет их отдельно каждому из членов державного народа, которым оно само было создано. Какой удивительный политический фокус! Матью Арнольд, утверждая в вышеназванной статье, что «собственность есть создание закона», предостерегает нас от «метафизического призрака собственности в самой себе». Действительно, из всех метафизических призраков более всего походит на тень тот, который предполагает, что вещь получается вследствие творческой деятельности известного лица, создающего эту вещь и вручающего ее затем своему собственному создателю.

С какой бы точки зрения мы ни взглянули на предложение Бентама, оно остается непонятным. Правительство, говорит он, выполняет свою обязанность, «создавая права». Слово «создавать» можно понимать двояко: оно может означать – творить что-нибудь из ничего или же давать форму чему-нибудь, что уже существует. Многие люди думают, что сотворение чего-нибудь из ничего нельзя представить себе возможным даже для всемогущества, и я думаю, что никто не будет утверждать, будто человеческое правительство может создать что-нибудь из ничего. Другая альтернатива – та, что человеческое правительство создает лишь во втором указанном смысле: оно дает форму чему-нибудь уже существовавшему раньше. В последнем случае возникает следующий вопрос: «Какова эта уже прежде существовавшая вещь, которой оно дает форму?» Очевидно, что весь вопрос сосредоточивается на слове «создавать», которое обманывает читателя. Бентам был очень щепетилен по отношению к точности выражений, и в его «Книге об ошибках» (Book of Fallaces) есть глава, относящаяся к «ложным терминам». Удивительно после этого, что он сам мог доставить такой поразительный пример превратности понятий, получающейся от ложного термина.

Но оставим в стороне все эти непонятные предложения и поищем наиболее обоснованного толкования мнения Бентама.

Можно сказать, что все полномочия и права существовали первоначально в состоянии нераздельного целого у верховного властелина – народа, и что это нераздельное целое отдано, как говорит Остин, в руки правительства, назначенного верховным властелином