полевых работ читателю оставалось лишь догадываться. Излишние подробности об архитектурных дебатах и студенческих кутежах могли омрачить столь желанный для советского руководства публичный триумф. И все же без них история ташкентского землетрясения была бы неполной.

4. Апрель 1966 года: улицы Ташкента

К 1966 году Советский Союз уже обрел достаточный опыт по части масштабных проектов восстановления и перепланировки городов. В творчески более свободные двадцатые годы конструктивисты объединяли архитектурные новации с революционными ценностями, стремясь повлиять на облик новой столицы мирового коммунизма, пусть зачастую и на уровне частных домов [Hudson 1994]. С окончанием же НЭПа и индустриальным рывком конца тридцатых градостроительные планы стали еще более смелыми[238]. Так, усилиями советских и приглашенных из-за границы архитекторов на Урале с нуля был отстроен огромный промышленный центр – Магнитогорск [Kotkin 1995][239]. В Москве же прорыли новый метрополитен, и в целом строительные работы велись там столь интенсивно, что в 1960 году, как заявил один крупный московский архитектор, уже велись работы над новым двадцатилетним планом развития Москвы[240]. Под улицами Ленинграда и Киева к тому времени также уже активно курсировали поезда метро [Bouvard 2005: 16]. Вся атмосфера Ташкента в 1966 году была наполнена еще большей срочностью, но архитектурно-строительные работы продвигались в штатном режиме.

Пылкие дискуссии архитекторов в Москве и Ташкенте, перемещение массы оставшихся без крова ташкентцев на другой конец огромной империи, прибытие в город десятков тысяч рабочих – все это и многое другое, несомненно, бросало властям серьезные организационные вызовы. И о советской архитектуре, и даже об архитектуре Ташкента эпохи Российской империи написана масса работ, однако большинство исследователей останавливалось ранее брежневской эпохи [Crews 2003][241]. При этом наиболее насыщенный в архитектурном отношении период в истории города пришелся как раз на время, когда Советское государство возглавили Брежнев с Косыгиным. Идея перестройки Ташкента уже довольно давно занимала советских архитекторов, планировавших превратить город, строившийся при царе, в социалистическую метрополию; впрочем, все так и оставалось на стадии планирования вплоть до землетрясения, столь облегчившего по иронии судьбы принятие градостроительных решений. Но даже предоставив архитекторам практически tabula rasa, стиль, в котором будет строиться новый город, оно, конечно, задать не могло. Советский Ташкент был отстроен в соответствии с западными архитектурными канонами и, как мы увидим, немало общего имел с нью-йоркским Левиттауном – пионером американских пригородов[242]. Итак, бросив взгляд на запад, архитекторы обратились на восток, решая дальнейшую судьбу махалли – культурно-административного центра старого города. В период, когда советских граждан начинало все больше волновать досоветское архитектурное наследие, внимание к махалле стало частью общего движения, охватившего Союз[243]. Узбекские архитекторы с особым рвением включились в дискуссии, пользуясь известной независимостью местных архитектурных изданий.

Пока они ломали копья вокруг новых магистралей и жилых кварталов, рабочие усердно расчищали места для будущей стройки. В работах принимали участие тысячи украинцев, русских, латышей и представителей других народностей, поезда с которыми все прибывали на помощь местным рабочим. Своим приездом рабочие из союзных республик возвещали о «дружбе народов», и сходящих на перрон приветствовали, словно спасителей, ликующие толпы ташкентцев. Прибытие этих поездов отражало традиционное для колоний явление, когда население Средней Азии вынуждено было дожидаться помощи от русских и прочих «старших братьев». Внимательное изучение трудовой миграции того времени и проблем, с которыми сталкивались приезжие работники, высвечивает предрассудки, во всех подобных случаях едва прикрытые флагом дружбы народов. Украинские и русские строительные бригады сетовали на неподготовленность «ташкентских друзей»; узбеков беспокоило отсутствие у приезжих опыта работ в сейсмически активных регионах. Эти и многие другие изъяны, проявлявшиеся уже на месте, приводили к жарким обсуждениям между Москвой и Ташкентом, равно как и между Киевом и Ташкентом, поскольку тамошние власти то и дело устанавливали конкретные рамки, в которых они готовы были помогать городу.

Важнейшую роль в процессе возведения новых зданий играл комсомол. Все авторы статей и воспоминаний восхваляли молодых людей, сразу после трагедии помогавших занятым предотвращением массовой паники и мародерства властям поддерживать порядок на улицах [Орехов 1970: 12]. Но, помимо всеобщих дифирамбов, деятельность комсомольцев также была примечательна своей сумбурной беспорядочностью. Проглядев протоколы комсомольских собраний, историк выяснит, что руководителям ячеек с трудом удавалось хоть как-то заинтересовать молодых людей общим делом. Углубившись в изучение деятельности комсомольцев, исследователь довольно скоро обнаружит, что она имела мало общего с официальными лозунгами и идеями, и речь тут в большей степени идет о постижении молодыми людьми жизни незнакомого города и самих себя, а также о границах авторитарного контроля в повседневной жизни. Всевозможные проблемы комсомольцев отчасти были вызваны трудностями в приспособлении к чуждой узбекской среде; молодые люди ехали за тридевять земель, что, естественным образом, выливалось в разного рода проблемы с общением.

Но отправляться в путь приходилось не только строителям и комсомольцам: партия организовала массовую эвакуацию пострадавших из Ташкента. Какие-то семьи просто перевезли в соседние узбекские города, другим же пришлось перенести вояж в далекую Украину и прочие республики. Местные пионерлагеря и санатории были спешно переоборудованы в «эвакуационные гостиницы» – их стандартная роль при любых бедствиях. Процесс эвакуации четко регулировался указаниями из Москвы, в которых строго прописывалось количество людей, перевозимых в тот или иной город. Но, несмотря на четко прописанный на бумаге план, на практике эвакуация обернулась новой головной болью из-за массовых жалоб на неудачное географическое распределение.

Градостроительные планы и проекты развития города до землетрясения свидетельствуют о том, что идея перестройки Ташкента высказывалась и прежде. Землетрясение же вынесло внутренние обсуждения на публику, поскольку архитекторы принялись описывать каждый свое видение нового города, с указанием даже конкретных строительных материалов, планов новых улиц и монументов. Ф. В. Гладков еще в двадцатые годы воспел в одноименном романе цемент в качестве строительного материала, метафорически указывая на рабочий класс как фундаментальную основу общества. Главный герой романа Глеб Чумалов обращает к рабочим следующие слова: «Мы – производители цемента. А цемент – это крепкая связь. Цемент – это мы, товарищи, рабочий класс» [Гладков 1958: 62]. К пятидесятым-шестидесятым годам цемент уже не считался всего лишь крепким материалом, обладающим метафорическими параллелями, но стал теперь пластичной и эстетически ценной субстанцией; архитектурные и эстетические его достоинства как раз и обсуждали ташкентские градостроители, оглядываясь на современные веяния в европейском зодчестве[244]. Пусть Ташкент на глубину тысяч километров скрывался за железным занавесом, но в высказывавшихся идеях вполне сочеталось влияние как Москвы, так и Западной Европы.

В 1964 году журнал «Строительство и архитектура Средней Азии» опубликовал статью А.