— Я разыскиваю брата. Точнее, сводного брата. Его мать была первой женой моего отца.

Она умерла от рака, а отец восемь месяцев спустя женился на моей матери, что вызвало пересуды.

— Мы не видели друг друга уже несколько лет, — добавляю я. — Все из-за войны — вернувшись с нее, он стал другим. Время от времени он писал, но потом полностью исчез из нашей жизни.

— Когда он ушел на войну, вы, наверное, были совсем маленькой.

— Да. Но я помню, каким он был прежде. Это обрывки воспоминаний. Он был моим героем. У него был потрясающий смех. Он всегда приносил мне угощения, украдкой совал конфеты, чтобы мама не видела.

— А чем он занялся потом? — спрашивает Сэм.

— Он был врачом, когда ушел добровольцем на фронт. Он служил в госпитале.

— Тогда он повидал много смертей.

В той войне погибло почти сорок миллионов человек, и я часто думаю, сколько из них видели моего брата в свой последний час.

— Должно быть. Но он никогда не говорил об этом. Когда война завершилась, мы долго ждали, что он вернется домой, но он не появился. Потом, гораздо позже, пришло письмо с лондонским штемпелем, в котором брат сообщал, что живой. Несколько лет спустя он объявился у нас на пороге. Я едва узнала его. Он пробыл с нами пару дней и ушел. Долгое время он неожиданно появлялся и снова исчезал, пока наконец не пропал совсем.

— А вам известно, где он жил в это время?

— Нет.

— А потом вы получили письмо со штемпелем Ки-Уэст.

— Да.

— И вы решили, что самое разумное — сесть на поезд и самой притащить его домой?

— Есть обстоятельства, не терпящие отлагательства.

— А именно?

— Хватит с вас моих секретов, — в ответ говорю я.

— Почему вам так нужно разыскать брата?

— Он — все, что у меня осталось.

— У вас больше никого нет?

— Мама нездорова, — тон, каким это сказано, ясно дает понять, что это личная тема.

— А когда вы получили последнее известие от брата?

— Месяц назад.

Я умалчиваю о том, что письмо пришло в тот самый день, когда Фрэнк сделал предложение, и не рассказываю о том, какие чувства я испытала, когда открыла конверт и увидела знакомый почерк брата, и что письмо показалось мне ответом на все мои молитвы, точно мой старший брат почувствовал, что мне плохо, и протянул руку помощи, как это было в детстве.

Я умалчиваю о том, что брат — единственное, что стоит между мной и браком, которого я отчаянно пытаюсь избежать.

— Вон впереди лагерь, — говорит Сэм.

На первый взгляд лагерь на Уиндли-Ки, лагерь № 1, — бездушное место, лишенное цвета, где правит безучастный суровый прямоугольный порядок и военная точность. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в этом бездушном, лишенном цвета месте очень дурно пахнет.

— Я слышал, житье здесь не сахар, — признается Сэм, — но такого не ожидал.

Он паркует машину, а я молча смотрю на лагерь, и от этого зрелища к сердцу подкатывает тоска. Несколько палаток расставлены в ряд, возле них — скромного вида постройки с брезентовыми крышами, нимало не оживляющие пейзаж.

Кругом мужчины в грязных, пропитанных по́том рубахах — дешевая ткань липнет к телу. В воздухе висит тихий звон — мужчина громко прихлопывает москита тыльной стороной руки.

Каких только болезней не водится в подобном месте, кишмя кишащем всевозможными паразитами, где люди ютятся в тесных, антисанитарных условиях. Они все точно на одно лицо — выглядят жутко усталыми, измученными, словно находятся в одном шаге от неминуемой трагедии, когда лишаешься всего.

Я жду, пока Сэм заглушит мотор и откроет мне дверь. Когда я выбираюсь из машины, каблуки сандалий проваливаются в землю — Сэм подхватывает меня, и я ощущаю кожей тепло его ладони.

Я наклоняюсь к нему и задерживаю дыхание — над лагерем стоит тяжелая тошнотворная вонь.

На нас бросают любопытствующие взгляды — Сэм придвигается ближе, кладет руку мне на пояс и тем самым придает мне уверенности.

Среди множества лиц я ищу лицо брата — надеюсь на проблеск ответного узнавания, но безуспешно.

— Сколько человек здесь работает? — шепотом спрашиваю я Сэма.

— Несколько сотен.

Островок довольно маленький, и кажется, что все тут друг друга знают, даже если между бывшими солдатами и местными есть какая-то напряженность. Но с момента нашей с братом последней встречи прошли годы, и фотография, которую я ношу с собой, безнадежно устарела — на ней запечатлен мальчик перед уходом на фронт.

— Держитесь ближе, — обращается ко мне Сэм. — Попробую найти того, кто тут за главного.

Я беру его под руку, и мы оказываемся вплотную друг к другу. Сэм почему-то напрягается, точно еще мгновение — и отпрянет назад, но этого не происходит.

Дела в лагере обстоят гораздо хуже, чем мне представлялось: кругом слоняются пьяные, по их нескромным взглядам и тычкам можно заключить, что к женскому обществу многие из них не привыкли. Висящее в воздухе зловоние с трудом поддается описанию — тут и рыба, и море, и пот, и гниль, и тошнотворная сладость, столь часто сопутствующая многим болезням. Я украдкой зажимаю кулаком нос. Я разыскиваю брата, пытаюсь представить, как могли измениться его черты, как на него повлиял ход времени.

Сэм рядом со мной тоже настораживается.

— Это была плохая идея.

Пару минут мы ходим по лагерю и наконец находим главного. Я попутно показываю старую фотографию, но никто ее не опознает, или люди слишком пьяны и ничего не соображают.

— Мы пытаемся разыскать этого человека, — говорит Сэм, показывая фотографию начальнику.

Он едва смотрит на снимок.

— Шторм надвигается. Для посещений момент неподходящий. Мне надо о людях подумать.

— Я разыскиваю брата, — встреваю я.

— Вы его здесь видели? Есть и другие лагеря. Может, он там. Многие уехали по случаю праздника. Надираются в Ки-Уэст или в Майами. И потом, многие приезжают сюда, а потом сваливают.

— Мой брат не такой.

Мужчина смотрит на меня почти жалостливым взглядом.

— Дорогуша, все они одинаковые.

— Когда-то они были героями, — возражаю я. — Вы могли бы по меньшей мере относиться к ним с уважением.

— Это верно. Они вам то же самое скажут, когда напьются. Это было давным-давно. Те, что сражались на фронте, и те, что работают здесь, — совсем разные люди.

— Да что вы говорите? — возмущаюсь я, обводя рукой лагерь, но взмах получается слишком энергичным, так что еще чуть-чуть, и я ударила бы Сэма. — А разве в подобных условиях можно жить по-человечески?