польщенная невестка и принялась рассказывать о том, какие молитвы она читает и по скольку раз в день, и о том, что она дала обет совсем не есть мяса и что все люди смертны и должны заботиться о будущей жизни, потому что все души попадут напоследок либо в рай, либо в ад, перед тем как снова вступить в круговорот жизни, и как праведным, так и грешникам воздастся в конце по заслугам.

Она болтала безумолку, но Цветок Груши почти не слушала ее, а про себя напряженно раздумывала, можно ли верить словам Вана Старшего, обещавшего не продавать больше земли, – нелегко ей было поверить, что он сказал правду. Только теперь она почувствовала, что очень устала, и, воспользовавшись минутой, когда невестка, отхлебывая из чашки чай, замолчала, она поднялась с места и сказала кротко:

– Госпожа, я не знаю, говорил ли тебе муж о своих делах, но если ты можешь напомнить ему при случае, что отец перед смертью наказывал ему не продавать землю, то, прошу тебя, сделай это. Мой господин трудился всю жизнь, собирая эти земли, чтобы у его потомков в течение ста поколений была надежная опора, и, разумеется, нет ничего хорошего в том, что землю начали продавать уже в этом поколении. Я прошу твоей помощи, госпожа!

Правда, госпожа и не слыхивала о том, что землю продают, но как же ей было признаться, что она чего-либо не знает, и потому она сказала очень уверенно:

– Тебе нечего бояться, я не допущу, чтобы мой муж совершил что-либо неподобающее. Если и продали землю, то это только дальний участок младшего брата, потому что он задумал стать генералом и возвысить всех нас, и серебро ему нужнее земли.

Услышав те же слова во второй раз, Цветок Груши немного успокоилась и подумала, что это, должно быть, правда, если и невестка повторяет то же, что и Ван Старший, и рассталась с ней уже не в такой тревоге. Она поклонилась невестке и простилась с ней, как всегда, тихо и кротко, оказывая ей должный почет, и та утешилась и осталась довольна собой, а Цветок Груши возвратилась в старый дом.

Ван Старший застал в чайном доме брата, который сидел за столиком один и обедал, и, тяжело опустившись на стул рядом с ним, Ван Старший сказал раздраженно:

– Кажется, мужчинам нет возможности избавиться от женских придирок: мало того, что мне приходится терпеть в своем доме, еще и вторая отцова жена приходит ко мне и с криком требует, чтобы я обещал ей не продавать больше землю!

Ван Средний взглянул на брата, и его худое бритое лицо искривилось улыбкой.

– Какое тебе дело до того, что говорит эта женщина? Пусть говорит! Она меньше всех значит в доме отца и не имеет никакой власти. Не обращай на нее внимания, а если она заикнется о земле, говори с ней обо всем, кроме земли. Веди речь и о том и о сем и дай понять, что ты с ней не считаешься, да она ничего и не может сделать. Она должна радоваться, что ее кормят и позволяют жить в старом доме.

Как раз в эту минуту подошел слуга со счетом, и Ван Средний, внимательно просмотрев его, прикинул в уме и нашел, что счет верен. Он достал несколько монет, не больше, чем было нужно, и медленно расплатился, словно сожалея о том, что его не обсчитали. Потом он слегка кивнул брату и вышел, и Ван Старший остался один.

Несмотря на слова брата, ему было невесело, и он не без страха думал о том, что хотела сказать Цветок Груши, когда говорила, что старик недалеко, хотя и умер. От этих мыслей ему стало не по себе, и чтобы развлечься и забыть обо всем, что было неприятного, он подозвал слугу и заказал ему изысканное и редкое блюдо из крабов.

IX

Три раза посылал Ван Тигр к своим братьям верного человека с заячьей губой, и тот три раза возвращался с серебром к своему начальнику. Он носил деньги на спине, завернутыми в синюю материю, словно это были какие-нибудь скудные его пожитки, а сам был одет в грубую синюю куртку, штаны и в простые соломенные сандалии на босу ногу. Видя, как он шагает по дорожной пыли с узлом на спине, никто не подумал бы, что в этом узле серебряные монеты и что человек он не совсем простой, хотя, если бы вглядеться попристальней, могло показаться подозрительным, что он вспотел от такой легкой ноши. Но никто не смотрел на него пристально, потому что он был плохо одет и лицо у него было простое и грубое, какие сотнями встречаются каждый день, если не считать заячьей губы; и если кто-нибудь и взглядывал мимоходом, то только дивясь его заячьей губе и двум передним зубам, которые торчали прямо из-под носа.

Таким способом верный человек благополучно доставлял серебро своему начальнику, и когда под палаткой у Вана Тигра оказалось зарытым столько серебра, сколько ему нужно было на три месяца, пока он не достигнет своей цели, Ван Тигр назначил день выступления в поход. Он подал тайный знак, и весть облетела всех, кто готов был следовать за ним, и в назначенный день после жатвы риса и до того, как с севера надвинулись холода, в назначенную ночь, когда луны не было до самого рассвета, а на рассвете в небе повис ущербленный месяц, люди его поднялись с постелей, где спали, поднялись и покинули знамя старого генерала, которому служили.

Всего сто человек собиралось уйти в эту темную ночь, и каждый из них бесшумно вставал, скатывал одеяло, увязывал его на спину, брал ружье и старался утащить ружье соседа, но так, чтобы не разбудить его, хотя это было нелегко, потому что по заведенному обычаю каждый солдат спал, подложив под голову ружье, и если бы кто-нибудь стал вытаскивать ружье, его владелец проснулся бы и закричал. Так делали потому, что ружья ценились высоко и продавались на вес серебра, и иногда солдаты крали ружья и продавали их, если были в большом проигрыше или много месяцев подряд не получали платы, – в такое время, когда не было ни войны, ни добычи и в казну генерала не стекалось серебро. Да, большое было несчастье для солдата потерять ружье, так как ружья привозят издалека, из чужих стран. И потому в эту ночь беглецы постарались взять все, что можно, но им удалось захватить