Первым потрясением стал необычайно длинный балкон, тянущийся вдоль дальней стены и немного нависавший над широкой расщелиной, отрезавшей форт от горного массива. До сыпучих выступов красноватого камня было футов восемьдесят, не меньше, и только на повороте крепости около сорока. Внизу пропасть сужалась и щерилась острозубой пастью. Здесь было меньше всего караульных, так как с северо-востока единственным налётчиком мог стать разве что ветер. Дальше только горы взбирались и опадали, скрывая горизонт.

За поворотом начиналась лестница на смотровую вышку. Каждый шаг заставлял голову кружиться сильнее, а сердце выстукивать бойкий ритм. Вот где было особенно холодно, но внутренний жар справлялся с погодой.

На самом верху с гладкого квадрата футов двадцати в длину и ширину открывался вид на весь мир. Запад представал ровными степями, на юге расползался дымчатый лес. Весь восток ржавел рыжими горами с редкими вкраплениями серых камней. Север прятался за изгибом хребта, но уже отсюда угадывались далёкие тучи, вечно сгущавшиеся над страной гроз. Ро понадеялся разглядеть шпиль, о котором только слышал, но в душе понимал, что столица Халасата находилась слишком далеко.

— Это тебе не седьмая казарма! — громко, почти крича, произнёс капитан.

Ветер уносил слова, и офицер подошёл ближе. Коменданта рядом уже не было. Гостей оставили на площадке: деться им отсюда некуда.

— Что, дух захватывает?

Роваджи кивнул, улыбаясь приятнейшей жути, что ощущается только на невероятной высоте.

— Впервые я побывал здесь, когда мне было года на три больше, чем тебе. Едва не влюбился и не решил остаться, но уже тогда знал, чему посвятить жизнь.

— Вы про бесконечные нотации? — разразился усмешкой кадет.

Капитан распахнул глаза, но тут же сощурил с улыбкой. Ладонь хлопнула воспитанника по плечу. Ро воззрился на неё с сомнением, не сразу распознав добродушный жест.

— Если хотели спихнуть меня вниз, то не стоило так заморачиваться, — придумал он ехидный ответ.

— Какой же ты несносный, Роваджи. Но я верю в тебя.

Эйфория развеялась, словно её унесло с вышки и бросило в пропасть. Опомнившись, кадет принялся высматривать все подступы к форту и городу. Однако хватило и полминуты, чтобы осознать невозможное.

— А где же мост? Или дорога?

Крепость стояла в тупике на извороте хребта, и оба выхода вели обратно в Оплот.

— Это не перевалочный пункт, — с еле заметной заминкой пояснил капитан. — Эта расщелина тянется до Тенистой пади, а за ней, как видишь, горы на мили вперёд. Самая восточная дорога на Халасат далеко на Западе. Когда-то здесь был тоннель, но его завалили с обеих сторон.

Услышанное Ро не понравилось. Вместо головы у него закрутило желудок.

— То есть как? И какой смысл тогда в этой крепости⁈

— Посадочная станция для дирижаблей. Её построили почти сто лет назад на случай, если придётся противостоять Северу. Ну и корабли, конечно, иногда на север летают. В основном для переговоров. Потому-то на карте Оплот и отмечен, как один из путей. Забавно, но он настолько выдаётся за линию границы, что обычно рисуется на самом краю карты, а изгибы хребта несложно принять за дорогу. Однако отсюда в Халасат не попасть. Без разрешения на полёт, корабля и экипажа.

Капитан смотрел на воспитанника очень внимательно, ловя каждую искру тревоги и отрицания.

— Ты ведь подумывал сбежать, верно? Может и не планировал, но мысль такая в голове жила? — его осуждение сменилось куда как более давящим снисхождением. — Роваджи, я слишком хорошо тебя знаю. Слишком хорошо. Потому и поехал с тобой. Не только поэтому, конечно, но кто, как не я, должен оказаться рядом в этот момент?

Ответить было нечего. В шахматах Ро всегда побеждал, но в жизни — никогда. Он почувствовал себя мальчишкой, которого поймали с поличным, схватили за ухо и тащат в умывальню, чтобы проучить розгами. Нет, хуже. Мальчишкой, которому в лицо заявляют, что это забота и благо, а потом на глазах у взвода секут плетью до жгучих кровавых полос, которые навсегда зарубцуются шрамами. Но лучше бы его нещадно побили, чем показали мечту на ладони, а потом бросили под ноги и растоптали.

— Я не могу тебя переделать, но могу уберечь от глупости и непоправимой ошибки, — с ложным пониманием продолжил капитан. — Поэтому сделаем вид, что этого разговора не было. Прямо сейчас мы пойдём в храм, ты крепко-крепко обнимешь мать и навсегда простишься с ней и со своим прошлым. Оно тянет тебя на дно, но ты способен карабкаться. Сегодня ты оставишь детство здесь и отправишься в восточный гарнизон, чтобы стать достойным человеком. И чтобы я мог тобой гордиться.

Глотку раздирало, словно в ней застряла горсть ржавых булавок, но Ро собрал волю в кулак и заставил голос звучать ровно:

— Вы просто придумали себе великое дело, чтобы тешило гордость. Вам плевать на меня. Всегда было.

— Это не так, — с грустью, но твёрдо отрезал капитан. — Я лишь хочу, чтобы ты поступил правильно. Иначе погибнешь или будешь мучиться всю оставшуюся жизнь. И не будет лекарства от этого яда.

— И почему же вам решать, что правильно, а что нет? — всплеснул руками Ро, уже не в силах говорить сдержанно.

— Потому что я старше и мудрее, — как нечто очевидное ответил офицер. — Я повидал жизнь, а ты нет. И то, что сделала с тобой мать, почти не истребимо. Она избаловала тебя. Воспитала во лжи и соблазнах. Сделала слабым. Но я знаю, что ты можешь стать сильным. Четыре года я делал, что мог, чтобы из тебя получился мужчина. Готов ли ты теперь им стать или продолжишь хвататься за чужие иллюзии? Вот главный вопрос. Я верю, ты дашь на него верный ответ. Идём. И следи за лицом. Мужчина не позволяет себе слёз и истерик. Ты мне потом ещё спасибо скажешь.

Хотелось спихнуть капитана с площадки в качестве заслуженной благодарности. Они были уже не в кадетском корпусе, но старший по званию мог безнаказанно отвесить затрещину