Настя, уже стоявшая на ступеньках, ведущих в метро, увидела побледневшее лицо повернувшегося к ней мужа и поняла – случилось что-то еще.

Не говоря ни слова, Захар подхватил ее под руку и увлек за собой вниз.

На эскалаторе, стоя на ступеньку ниже Насти, он обнял ее и попросил дрогнувшим голосом:

– Настюша… я очень прошу тебя – будь осторожна. Всегда думай, что делаешь, с кем говоришь, о чем. Я не могу тебя потерять.

До самолета оставалось еще чуть больше пяти часов.

Часть 2

Эти поганые чайки… Нет, не так. Эти. Поганые. Чайки. Тот, кто выдумал чушь про то, что их крики придают романтический флер приморским набережным, просто никогда не слышал этих звуков, напоминающих скрежет металла по стеклу. А я вот уже два года просыпаюсь под омерзительное звуковое сопровождение, доносящееся из приоткрытого окна. Дурацкая привычка спать с открытыми окнами… Дурацкие окна, выходящие прямо на набережную. Дурацкие птицы, истошно орущие с самого утра. Дурацкое утро, наступающее раз за разом. Дурацкая жизнь…

Мои жалобы выглядят странно для любого нормального человека – ну, кто отказался бы от дома на побережье Адриатического моря с видом на остров Святого Стефана? Многие мои знакомые по прошлой жизни за подобную возможность отдали бы… ну, не знаю – руку, ногу, глаз… да что угодно. Легкая праздная жизнь без финансовых проблем и каких бы то ни было обязательств, каждый день – сплошной праздник, вечный отпуск, дольче вита. Но когда у тебя внутри пустота размером с галактику… Нет, никакое море, никакое солнце не в состоянии отвлечь от этого. И еще дурацкие чайки, чтоб их всех о скалы шлепнуло…

Так скучно и одиноко мне еще никогда в жизни не было за все мои тридцать пять лет. Наверное, за все нужно платить, как бы банально это ни звучало, в том числе и за материальное благосостояние. В особенности за него.

Да, у меня есть деньги – много, гораздо больше, чем я в состоянии истратить. Но больше у меня нет ничего. Ничего, кроме этих треклятых денег.

Всякий раз, получая уведомление из банка об очередном поступлении, я не испытываю ничего, кроме раздражения. Ну вот есть они у меня – и что? Дальше-то что? Купить очередное платье, которое все равно некуда надеть? Пойти в очередной ресторан, коих в нашем крошечном городке не так уж много, да и те я знаю наперечет? Смысл? Я давно не чувствую ни запаха еды, ни ее вкуса.

Остаточные явления после ринопластики – обоняние вернулось на короткий срок, но потом снова исчезло, а у меня нет желания снова ложиться в клинику и что-то там корректировать. Зачем?

Я перевожу очередную сумму маме на Дальний Восток, успокаивая себя тем, что они с бабулей смогут жить, ни в чем себе не отказывая, – хоть это немного греет мою душу, которая болит каждую ночь так, что я испытываю физические мучения.

Это из-за меня мои родные вынуждены были переехать на край земли, жить там, где их никто не знает, кроме моего родного дяди. Они даже не знают, где я. Знают только, что жива-здорова и могу помочь им материально. Я даже не могу пригласить их к себе, потому что боюсь не за себя – за них.

Возможно, я напрасно делаю это, и никто на самом деле меня не ищет и мстить не собирается, но ни в чем нельзя быть уверенной, если влезла в политические разборки и своими статьями упекла за решетку на крупные сроки нескольких чиновников, включая мэра и его заместителей.

Да, у меня другая внешность и даже другие документы, но кто знает… Все равно нельзя подвергать опасности тех, кого любишь, потому что нужно бояться не своей смерти, а смерти тех, кто тебе близок. Я знаю, о чем говорю.

Это здесь я Юлиана Загурская, эмигрантка из России, а когда-то в прошлой жизни меня звали Станиславой Юрьевной Казаковой, я жила в Сибири и работала в крупнейшей газете, вела журналистские расследования и была персоной известной и вхожей в определенные круги. А потом случилось это. То, из-за чего я третий год живу далеко от родного дома, ношу другое имя и выгляжу иначе, чем прежде.

Я постоянно задаю себе вопрос о том, правильно ли поступила тогда, использовав доставшиеся мне материалы о коррупции в мэрии. Не лучше ли было бы поступить так, как просил меня мой любимый человек – не заглядывать в папку, а просто уничтожить ее вместе с содержимым. И всякий раз прихожу к выводу – нет, не лучше. Я сделала ровно то, что должна была.

Алексей погиб, а его убийцы так и не были бы наказаны, если бы не я.

Иногда правосудие выглядит не как слепая Фемида с весами в руках, а как невысокая рыжеволосая женщина с диктофоном и умением неплохо складывать слова в строчки.

Серия статей с разоблачениями, подкрепленными фактами и неопровержимыми доказательствами, инициировала прокурорские проверки на всех уровнях, и, как следствие, из своих кресел прямиком в места не столь отдаленные полетели очень важные люди, уверенные прежде в своей безнаказанности.

Я испытала удовлетворение, но потом на смену ему пришли одиночество и пустота.

Эйфория от собственной победы улетучилась довольно быстро, осталась только горечь утраты и, как ни странно, ощущение, что я не выиграла, а проиграла. Проиграла собственную жизнь.

Очень трудно начинать все сначала в чужой стране. Что расследовать в маленькой тихой Будве, где почти ничего никогда не происходит?

Этим утром я проснулась не от воплей оголтелых птиц, а от странных звуков на набережной и не сразу поняла, что это рев мотоцикла. Ну, только этого не хватало – кто-то из соседей купил себе байк…

Высунувшись в окно, я увидела Лизель, мою соседку из дома слева. Она восседала на ярко-красном мотоцикле и носилась туда-сюда по набережной, запрокинув голову и вопя во все горло.

Бешеная девка, она же так разобьется!

Проезжая мимо моего дома, она резко затормозила, чуть не врезавшись в забор, и закричала:

– Юлиана, доброе утро!

– Ты с ума сошла?

– Смотри, что мне Петер подарил! – Она любовно погладила руль мотоцикла.

– И Петер твой сумасшедший. Хорош подарочек!

– Ты чего злая такая? Не выспалась?

– С тобой выспишься, пожалуй.

– Собирайся, поедем пить кофе в Бечичи.