Шрифт:
Закладка:
— Что случилось? Ты болен? — осмелилась она спросить.
Он медленно поднял голову и Клавдия заметила, что в помутневших глазах побывали слёзы.
«Конец. Мы все умрём, не меньше. Нас всех повесят, колесуют и клеймят. В любом порядке. И меня вместе со всеми этими убийцами, каторжниками и прочим сбродом, улизнувшим от верёвки», — констатировал её страх.
— Узнал с утра новость. Я должен сделать кое-что, но не могу решиться.
— Как тебе помочь?
— Не хочется тебя ввязывать. Но если бы со мной сходили, я был бы рад. Трупов ты не боишься, как я понял. Только надень маску. Подозрений у меня много и все разные.
Тысяча вопросов, зародившаяся у Клавдии, так и осталась невысказанной. Любая фраза, слово или звук заставляли Каспара мучительно вздрагивать, даже смотреть на него было больно.
Они направились в деревню, а не в привычные городские кварталы. Телега прихрамывала, проваливаясь в глубокие колеи. В поле сильно дул ветер и Клавдия закуталась в старый плащ.
— А что нужно будет делать?
— Ничего. Быть там.
Возле одного из приземистых домов Каспар натянул поводья и слез с козел. Кобыла послушно опустила голову к клочкам поздней травы. За ветхой замшелой оградой двое мужчин стояли на краю прямоугольной ямы. Один из них подошёл, отряхивая руки.
— Почти готово, Кас.
— Спасибо большое. Возьмите, — он высыпал горстку монет в короткопалую мозолистую ладонь, похожую на лепёшку.
— Что случилось-то? Почему не на кладбище?
— Не догадываешься? Самоубийство.
— Иисус! — отшатнулся крестьянин.
Каспар открыл дверь и прошёл внутрь жилища, сразу обернувшись к западной стене. Клавдия смекнула, что дом подмастерье знает хорошо, но ей не хотелось идти за ним. Было слишком тихо под той крышей. Он заглянул в отделённый занавеской закуток.
— А, вот значит как, — увидев привычную картину, он стянул маску и склонился над телами.
В постели лежал пожилой мужчина. Он давно был мёртв, смотрелся каким-то плоским, вдавленным в тюфяк, сцепленные на груди руки покрыли тёмные пятна. Рядом с кроватью на полу сидела бездыханная женщина с восковым голубоватым лицом. Она удавилась тонкой бельевой верёвкой, тянувшейся к крюку в стене.
— Господи, помилуй их! — Клавдия вздохнула и проглотила ком, вставший в горле.
— Не первые сутки они здесь лежат. Разрыв сердца, не иначе. Боли, слабость… Бланк предупреждал его. Окоченение пропало. И у мамы тоже.
«У мамы?!».
Что-то от Каспара, действительно, было в мертвецах. Отец передал ему глубокие складки у рта, от которых человек кажется старше своих лет, мать — тёмные волосы, хоть и разбавленные сединой.
— Какое горе! Почему сразу не сказал?
Каспар прошёлся по жилищу, заглядывая во все углы.
— Не осталось ничего ценного, — он стянул перчатки и не глядя бросил на обеденный стол. — Тут стоял сундук. Там — ларец с кое-какими украшениями. Выбросили все мои вещи. Как будто меня никогда не было на свете. Не сюрприз, но…
Он стал кружить возле окна, что-то отыскивая под ногами. Наконец поднял половицу.
— Денег нет. Жюстен забрал их, больше никто про тайник не знал. Ограбить не могли, дом весь на виду, чужих не ходит. Ну ты и скотина, братец дорогой.
Мужчины постучали в окно: яма была готова. Когда оба скрылись за молодыми яблонями, Каспар равнодушно перерезал верёвку и подхватил на руки мать. Он вышел с её телом во двор и бросил в могилу, не озаботившись ни саваном, ни гробом. Своего отца ему пришлось тащить по полу и Клавдия в ужасе наблюдала за тем, как подпрыгивает, задевая пороги, голова мертвеца. Вслед за трупами Каспар сволок и скинул бельё, бывшее на постели. Достав лопату из кучи земли, он стал поспешно закапывать яму.
— Ты уверен, что правильно поступаешь? Может, стоило хоть священника позвать? Извини, это всё выглядит так, будто ты немного сошёл с ума.
Клавдия не знала, как следует разговаривать с человеком в таких случаях и произносила то, что приходило ей на ум. Получалось, как она думала, нелепо, но честно.
— К чему священник? Они с детства твердили мне, что я так и сделаю. Брошу их на дно ямы и просто зарою, если не выкину обоих в канаву на съедение псам, — налегая на черенок, Каспар дышал всё глубже. — Я не понимал, почему они думают так. Теперь понял: предупреждали. Что ж, каждому да будет по вере его. И если ты сочла меня здоровым душевно, то ошиблась.
— Прости, но так нельзя. Ты недоговариваешь. Я сейчас уйду, если ты не признаешься в том, что ты натворил. За что твои родители ненавидели тебя? За какой-то жуткий поступок? Лучше скажи сам, а то я выспрошу у мейстера. Ссориться совсем не кстати, но это уже слишком странно.
— Натворил? Во младенчестве? Ну-ну. Просто я был лишним. Я был ошибкой. Брат всё время требовал внимания, с ним было столько проблем… его просто нельзя было ни на секунду оставить или доверить какое-нибудь дело. Ничего не умел, не хотел, всё приходилось подносить ему на блюде, чтобы не сдох. Он подчинил себе всю семью, и мне не осталось в ней места. Мать он задёргал и сделал своей служанкой, отца обирал. Когда его бранили — изображал припадки. Умел найти подход: где-то польстит, где-то покажет себя хорошим мальчиком. А меня высмеивали дома за то, что я работаю за гроши. Он выпил из них всю кровь и бросил разлагаться здесь. Мной не похвастаешься перед соседями — вот и весь список моих грехов. Не веришь — и не надо. Уходи. Я наверняка сейчас сяду и буду до вечера пускать сопли. Хочешь меня таким видеть?
На сей раз Клавдия сдалась с лёгким сердцем.
— Нет плохого в скорби по родным. Уф, не удивительно, что твоя мама решила уйти на тот свет. Не оставаться же с таким сыном один на один. Этот Жюстен, верно, и руку на неё поднимал.
— Не знаю. Но часто бранил последними словами. Я так злился! Только появись мне тут, недоумок! Специально заряжу ружьё и под кроватью буду хранить.
— И всё же утрата тебя задевает. Ты их любил.
Взгляд Каспара чуть не сбил с ног, до того он был страшен.
— Меня задевает то, как всё кончилось. Без примирения. И ничего уже не вернуть. Больше они мне не помешают своими дурацкими поступками любить их.
Дома было холодно, и Каспар разжёг неуклюжую глиняную печку. Мгла быстро
