каждый шаг. Она вспомнила долгие растяжки Колина, вспомнила, как выпирали его бицепсы при выполнении упражнений из йоги. Вот бы и ей такой баланс и растяжку — тогда не было бы так тяжело идти по мокрой неровной почве.

Первин не отводила глаз от тропинки и видела, сколько на ней корней, сколько бугров и вмятин — оступиться можно где угодно. Впадины заполнялись водой, глубину их можно было определить, только поставив туда ногу. Подвернет лодыжку — и превратится в тяжкую обузу. Мужчины, которые раньше так уверенно шагали под тяжестью паланкина, прекратили петь: видимо, подумала она, ритм у их песен слишком быстрый, а сейчас им из-за нее приходится медленнее переставлять ноги. А может, им тоже не нравился дождь.

Интересно, а бывало ли, чтобы у Колина ломался паланкин? Передвигаться по размокшей почве на деревянной ноге невозможно, а если пользоваться палкой, она просто увязнет в грязи. От этой мысли Первин стала быстрее переставлять ноги. Рано или поздно они доберутся до цели.

Темные тучи висели впереди и сзади, дождь не прекращался — кожу будто кололи холодным острием ножа. Первин подумала: в гостевом доме тоже, наверное, идет дождь и Колин переживает за нее.

Наконец они вышли из леса — ботинки ее промокли и перепачкались. Но путь, судя по всему, подходил к концу: впереди высилась башня, по виду — сторожевая.

— Почти дошли! — указала на нее Первин.

— Нет, — ответил Лакшман. — Это старая охотничья башня.

— Может, переждем в ней, пока дождь не прекратится? — спросила она с надеждой.

Лакшман смахнул воду с лица и только потом ответил:

— Сатапурские князья охотились здесь потому, что вокруг много тигров и леопардов. Мы не так уж далеко от дворца. Пойдем дальше.

Лакшман стремился защитить их от хищников — ну и, разумеется, ему хотелось довести до конца свою работу. Первин попыталась вообразить себе нарядный уютный дворец, где светло и тепло. Все это скоро будет, главное — переставлять ноги.

И вот настал момент, когда вдали, между древесными кронами, она увидела стену. Стена тянулась далеко. Похоже на укрепленный город — но Первин боялась услышать, что это очередное место, где нельзя останавливаться.

Лакшман улыбнулся — впервые за все время.

— Вот он, Сатапурский дворец! Место, куда вы так стремились.

Первин от усталости не смогла ему ответить, но зашагала быстрее. Туман рассеялся, стало ясно, что стена представляет собой фасад гигантского дворца из серого камня, тут и там украшенный башенками с луковичными куполами. Дворец выглядел огромным — и странным показалось, что массивный арочный вход охраняют лишь два дурвана. То, что это стражники, Первин поняла по их алым ливреям, хотя они не стояли по стойке смирно, а притулились под украшенной филигранью латунной крышей — прятались там от дождя.

До входа они добрались через пятнадцать минут после того, как увидели дворец. Последние пятьдесят метров Первин бежала, улыбаясь от уха до уха, — очень уж ей хотелось оказаться под крышей. Только потом она поняла, что бросок ее приняли за нападение, потому что дурваны вскрикнули и схватились за штыки.

— Не тревожьтесь, братья! Она в гости к махарани, — поспешил пояснить Лакшман. Он бежал за ней следом.

— Не может такого быть. — Один из стражников сплюнул на сторону и вгляделся в них внимательнее. — Вы кто такая?

Первин поняла, что в нынешнем своем расхристанном виде совсем не похожа на почтенную даму и юристку. Да, специально ее не звали, но можно переформулировать просьбу, с которой махарани обратились к Колину. Поэтому она твердо произнесла:

— Мистер Сандрингем, политический агент, писал в письме о моем визите. Я — П. Дж. Мистри, эсквайр. Прибыла по просьбе княгинь с целью оказания помощи.

При последних ее словах стражники переглянулись. Потом повернулись к ней спиной и коротко переговорили. Один из них открыл дверь и молча удалился.

— Наверное, пошел спросить у махарани, правду ли вы говорите, — сказал Первин Лакшман. Она подметила тревогу на его лице. Ведь Колина, когда он приехал в последний раз, не впустили. Если и Первин отправят восвояси, окажется, что тяжелый путь они проделали зазря.

Стражник вернулся, лицо его было угрюмо. Поманил к себе Лакшмана, что-то ему быстро, резко сказал. Лакшман подошел к Первин и хмуро сообщил:

— Отказали. Письмо махарани получила, но впускать вас не велит.

— Она понимает, что я женщина? — Первин пришла в ужас.

— Стражник говорит: теперь понимает.

— Почему же она мне отказывает?

Лакшман опустил глаза:

— Боюсь, прозвучит неуважительно.

— Говорите! Мы проделали слишком долгий и страшный путь, чтобы терпеть всякий вздор.

— Махарани выглянула в окно и сказала стражнику, что такую грязную впускать нельзя. — Он бросил на нее сердитый взгляд, в котором Первин прочитала обиду за все те случаи, когда его куда-то не пускали, потому что он беден и принадлежит к низкой касте.

Первин опустила глаза и увидела, что подол ее сари побурел от грязных брызг. Выше сари прилипло к телу, в глаза ей текли потоки воды. Изысканные наряды, которые лежат в саквояже, никто никогда не увидит, как и привезенные ею подарки.

Подарки! Есть риск, что, если передать их стражникам, они просто исчезнут. Но другого выхода не было. Первин достала из сумки два футляра, упакованные в золотую фольгу.

— Отнесите эти подарки махарани, скажите — это от дамы, которая приехала помочь им в деле махараджи. Поясните, пожалуйста, что в таком ужасном состоянии я из-за поломки паланкина. Приношу свои извинения за то, что вынуждена была идти пешком.

Стражник тут же кивнул. Первин подумала: уж он-то понимает, каково это — долгими часами стоять под дождем. Он снова ушел внутрь, ей оставалось лишь надеяться на лучшее.

Дождь снова усилился. Ожидание тянулось бесконечно. Сколько человек там рассматривают перчатки и лунный камень? Возможно, подарки осмеяли как недостойные, ее все равно отправят восвояси — в унижение всей Индийской гражданской службы.

Но она нужна этим женщинам — разве они этого не понимают? В письмах обеих махарани были сплошные требования.

Дурван вернулся, футляров при нем не было. Его сопровождал чисто выбритый, приятной наружности молодой человек лет двадцати с небольшим, в красном шелковом шервани[25] и узких штанах того же цвета. Под большим зонтом просматривалось тонкое умное лицо — Первин оно показалось до странности знакомым.

Этот щеголь поманил Первин к себе согнутым пальцем.

Она заколебалась. Знала, что, если тебя подзывает незнакомый мужчина, подходить нельзя, но обстоятельства требовали повиноваться. Первин шагнула вперед, стараясь не сгибать спину, воображая, будто идет рядом с отцом по залам Верховного суда.

Она сложила ладони в намасте,