не только местные ценители грузинской кухни, но и туристы из России, а значит, имеется риск наткнуться на моих читателей-почитателей. Среди них встречаются и деликатные люди, которые отводят глаза, понимая, что писатели тоже порой хотят похлебать супчик в уединении, не расписываясь на салфетках и не скалясь в чей-нибудь нацеленный мобильник. Сегодня я вообще надеюсь на спокойную обстановку – время, в принципе, ещё раннее, не ресторанное, не застольное время, с тем оно и выбрано.

Да не тут-то было! Две пожилые дамы за столом у стенки, завешанной тканым грузинским «сумахом», смотрят на меня с узнающими лукавыми улыбками и кивают, одна даже прижимает руку к груди, словно клянётся в верности. Я тоже вежливо улыбаюсь и киваю в ответ, надеясь, что этим всё и обойдётся.

– Давай-ка сядем вон там, у окна, – говорю я вернувшемуся отцу, подбородком указывая в дальний угол.

– Там будет дуть из кондиционера прямо в спину. Ты можешь хоть раз в жизни подумать об отце, а не только о себе?

– Хорошо, папа. Выбирай сам.

Он, конечно, выбирает стол именно поближе к дамам. Неторопливо снимает свой китель, вешает его на спинку стула. Долго усаживается, переставляет стул так и этак, интересуется у дам, не мешает ли он, в ответ ему слишком приветливо, даже восторженно отвечают… Впрочем, всё уже неважно, хуже этого тесного соседства вряд ли что могло быть: дамам ещё не принесли закусок, стол пуст, и значит, наше с отцом сложное застолье будет не только на слуху: я ещё и сижу лицом к почитательницам и уже вижу, как вороватым движением одна из них достаёт мобильник из сумки. Несложно просчитать её следующий шаг, чёрт, чёрт, чёрт вас возьми!

Отец достаёт большой клетчатый платок и подробно вытирает лысину, лоб, седую бородку старого французского бонвивана…

Вдруг меня оглушает раннее детское воспоминание (господи, почему всё, что связано с ним, всегда меня оглушает?): его большой клетчатый платок, сиреневый, в тонкую жёлтую клетку… Он сворачивал его колбаской, завязывал узелком, вытягивал с одного конца два круглых ушка, с другого – длинный хвост… получалась клетчатая мышь! Уложив её на левую ладонь, он пальцами, прикрытыми мышиным хвостом, незаметно подталкивал пугающе живую, юркую мышку вверх по руке, правой ладонью при этом прикрывая свои манипуляции. Я вскрикивала от восторга, а мышь взлетала на его плечо и оттуда прыгала ко мне на колени под мой восторженный исступлённый визг… «Хватит, ребёнок останется заикой!» – говорила мама. «Это бы неплохо, – отвечал отец, – она слишком много и слишком бойко тараторит»…

Впрочем, я уже подарила эту мышь герою одного из своих романов…

К нам оживлённо подскакивает официантка Майя, и я вижу, что отец не прочь поговорить с ней, прочесть небольшую такую лекцию о шашлыках и о грузинах, которые, возможно, мастера в их разных-всяких сациви-хачапури-генацвале, но-о-о… шашлыки-и-и… это, знаете ли… Я с лёту обрываю грядущую лекцию: во-первых, Майя – племянница хозяев и лицо заинтересованное, во-вторых, давать отцу волю в общественном месте – первый шаг к масштабному скандалу. И, улыбаясь девушке, недолго думая заказываю: отцу – его вожделенный шашлык с полагающимся к нему зелёным салатом, мне, как обычно, грибной супчик. Божественный здесь готовят грибной суп, приносят в глиняном горшочке; его я тоже где-то уже описала.

Майя уносится прочь, а отец осматривается, комментирует обстановку вполне благожелательно. Место и в самом деле уютное. Тут, само собой, присутствуют грузинские мотивы: в глубоких и узких оконных нишах расставлены глиняные кувшины с вином, на стенах развешаны грузинская чеканка и два-три коврика с видами старого Тбилиси. Эти старинные каменные дома Иерусалима, с их глубокими арочными окнами и купольными потолками, откуда на якорной цепи свисает непременная бронзовая люстра, в сущности, не нуждаются в дополнительном антураже. Здесь всегда просторный полуденный воздух прохладного дома, простые деревянные столы, тканые скатерти, грубые деревянные стулья (сидеть на которых, честно говоря, жестковато, отец прав, и сейчас для его старческой задницы я таки попрошу у Майи подушку).

Вообще, я в изрядном напряжении. Отвожу взгляд от выжидательной улыбки тётки с телефоном, разглаживаю перед собой скатерть обеими ладонями… – жду Вести, опрокидывающей всё и всех. На такие штуки мой отец великий мастер. Для чего-то же он вытащил меня на этот странный обед. Не для шашлыков же, в самом деле! Словом, я ко всему готова…

Отец между тем уже освоился, поглаживает бородку клинышком, прокашливается, лицо приобретает умудрённое выражение… Сейчас меня ждёт какая-нибудь поучительная ахинея – одна из замшелых семейных притч, которые я знаю наизусть и ненавижу так, как можно ненавидеть неистребимую крысу в подвале собственного дома, ибо любая из этих идиотских притч – лишь трамплин к этапу дальнейшей пытки.

…Ага, пошла история о скульпторе Корецком, который однажды, в 76-м, кажется, году, в своей мастерской познакомил отца с космонавтом Джанибековым. Отец в те дни рисовал пастельный портрет самого Корецкого, а Корецкий в то же самое время лепил портрет Космонавта.

– Перекрёстное творческое опыление, – вставляю я.

– Что? – он подозрительно щурится, сбитый с эпического зачина. – Ты вроде иронизируешь?

– Боже упаси, – примирительно отвечаю я.

Так вот, в тот день, в самый разгар удвоенной творческой сессии, в мастерскую Корецкого явился местный журналист брать у космонавта интервью. И Джанибеков в откровенной беседе с журналистом якобы произнёс: «Молодой человек! Американцы говорят: «Время – деньги», но это заблуждение. Я скажу вам: время вообще бесценно!»

Всю это пошлую чепуху он рассказывает мне в восемьдесят пятый раз. Лысина его розовеет, глаза увлажняются, указательный палец назидательно поднят… Потрясающе всё же, как проникается он вышелушенным, пустым набором слов, в сущности полностью лишённых смысла.

– …и ты это ещё поймёшь, – завершает он. – Потому что ты слишком небрежно живёшь, разбазаривая время направо и налево, раздавая его кому ни попадя…

Так. Прикатили к любимой теме. Ну, помоги боже собрать все мои душевные силы и всё святое дочернее терпение!

Я вскакиваю.

– Ты куда? – спрашивает отец.

– Попрошу у них подушку. Тебе же сидеть жёстко, папа!

– Это верно, – говорит он, отсылая меня ладонью падишаха, – стулья жёсткие, и как бы шашлык таким же не оказался.

Я заглядываю в кухню – я всех здесь знаю, тут работает тётя Заира, классическая толстая повариха в халате, засыпанном специями и заляпанном соусами, и крутятся ещё две-три милые покладистые девочки. Ну конечно, вот тебе подушечка, вот другая под поясницу, вот папе плед на плечики, глянь, какой симпатичный. Скоро и заказ принесём.

Я забираю всё, на всякий случай. И вернувшись, с преувеличенной заботливостью поднимаю отца и усаживаю, снова