Шрифт:
Закладка:
— Тен сунн гери! — выкрикнул проклятие джинам вспотевший разом джунгарин. — Это не человек составлял и отмеривал горы и реки!
— Верно, не человек, — ответил Артем Владимирыч, медленно скатывая копию карты на деревянный валик, — а вот ты, Акмурза, несешь сию карту человеку, который приехал, дабы копать могилы твоих предков, забрать из них золото и вещи, отправленные с ними на небо. Он будет считать длину пути, который потребуется большой армии, чтобы занять ваши земли и земли твоих детей, будет переписывать растения, годные для прокорма огромной армии боевых лошадей. Станет переписывать животных в горах и в степи, чтобы знать — сколько надо тех животных на прокорм войска. И посчитает твои стада и стада всего твоего рода и других родов. Тоже для их убоя и пропитания…
Акмурза под жестокие слова князя сам налил себе в новую кисешку водки, сам без слов выпил. Потом вытянул даренный князем кинжал, распорол им подклад своего халата и достал торбас.
— Я верю тебе, тамыр, и отрекаюсь от клятвы, что давал человеку в коричневой одежде перед резанной из камня матерью с младенцем!
К удивлению Егера, джунгарин правой рукой, ладонью, сотворил крест перед своим телом.
— Несторианин — наш гость, — спокойно пояснил Егеру Артем Владимирыч. — Как бы нашей, Христовой веры. Только старой, затулинной веры. — Помолчал, потом прочувственно молвил: — Акмурза! Отныне я твою клятву, данную тобой клятым латинам, под твой крест, беру на себя! И пусть меня за то покарают боги или люди!
Артем Владимирыч добродушно перекрестился новым, троеперстным обычаем. То же — поспешно — сотворил и Егер.
— Конины. Вяленой конины — нет? — спросил у Егера Акмурза.
— Конины — нет! — отрапортовал джунгарину Егер. — Но прошу откушать вяленой оленины! Отменная вещь! Оживляет даже смертельно раненных воинов!
Князь под столом состроил Егеру кулак. Но сказано — так сказано.
— Я и есть теперь тот раненый воин, — распахивая на груди халат в жарко натопленной комнате, признался Акмурза. — Давай оленину!
— Ну, дело у вас пойдет правильным путем! — весело, но отчего-то вымученно крикнул князь. — Вы гуляйте с миром, а я — в покои нового губернатора должен доспеть!
***
Новый губернатор, и правда, по раннему утру сидел уже за столом, когда во всю пасть зевающий Сенька Губан проводил Артема Владимирыча в приемную залу.
Соймонов прочитал, чуть отставив руку с половиною листа, где была написана Императрицей Екатериною полная воля в делах и поступках князя Артема. Потом поцеловал подпись Императрицы, вернул бумагу и сказал:
— Страшней тебя, князь, теперича в Сибири нет человека! Садись!
Андрей Владимирыч сел.
— Вчерась видел у тебя Акмурзу. Хоть и понял, что ты с ним в дружбах, спину ему, а паче ближним людям его не подставляй!
— Да, вроде…
— Сыну своему я бы так сказал и внуку! Не перечь старшему!
— Не буду! — зарделся от выговора князь.
— Пойдешь в поход, возьмешь с собой огненное зелье, ружья и пушки. Возьмешь тайно, догадываюсь.
— Никак нет! — проорал Андрей Владимирыч и тут же опустил голову.
— Вот так, князюшка! — проворчал Соймонов. — Не перечь старшему и многознающему… Все до фунта по зелью, а по ружьям и пушкам — по количеству, перепишешь на одном листе и мне отдашь. В городовом наряде числятся четыре пушки подошвенного боя. Пукалки, а не пушки. Двухфунтовки. Со времен основания тобольского острога остались те вольты. Их тебе отдам. Теперь… муки дам в треть потребного, толокна — в половину. Овса тоже в половину. Не бренчи серебром! Бренчать им станешь, как выйдешь к нашим казачьим острогам по Оби-реке. Казаки гребут с землицы той, тысячи лет непаханной, такие урожаи ржи, пашаницы и овса, что пуд возьмешь за алтын!
— Вот так удача! — обрадовался Артем Владимирыч.
— Обожди кукарекать. В степях, дело ясное, разживешься свежеубоиной: птица, косуля, птица разная там — сами на мушкет лезут. Но опасись стрелять без спросу. Увидь сначала местного человека, хоть в отрепьях и пешком. У него попроси разрешения, за мелкий подарок — стрелять дичину. Иначе напорешься на войско тысяч в пять. Хоть они будут и с луками, но пять тысяч — это не две сотни твоих лапотников с лопатами да мотыгами. Те воины будут в ичигах — в сапогах, князь!
— Оп-па! — воскликнул князь. — Откуда знаете, что со мною пойдут две сотни людей?
— Опять к старику неуважение? Я сорок лет в этих местах кочую! Но я-то кочую по делам своим, научным, для государства мелким. А ты пойдешь Государево дело справлять… да еще под началом клятого иноземца! Иноземцы подлые на даровое так падки, что им и тыщщи рабов бывает мало!
— Вот насчет людей у меня к вам, Ваше превосходительство, господин губернатор, самая великая просьба.
— Не надейся, — проворчал Соймонов. — Нет людей! Нету! И не вздумай денежным посулом кого манить. Императрица далеко. Ей чудится, что Невский прешпект, что Сибирь — все полно толпы бездельников…
— Так я — я куда без людей? Все дело бросить мне? — обиделся Артем Владимирыч.
— Да погоди! Что ты… как девица на выданье — все торопишься? Али уже плод нагулял?
— Нагулял! — издерзил губернатору князь. — Такой нагулял, что мало не покажется.
— Ладно. Не бухти на старика! С последним обозом сюда пригнали четыре сотни рекрутов. С Нижегородской и Воронежской губерний… Дурак Мятлев еще с год назад солдат запросил, а встретить нынче такую ораву не удосужился. У них шесть десятков по этапу легли в канавы и напрочь от жизни. Да еще столько же — больны. В землянках сейчас живут рекруты, христарадничают по улицам… Двести рекрутов я тебе дам, отписав на себя.
— Вот спасибо! Вот так подарок!
— Ради матушки Императрицы не то сделаю. Только вот беда. Мятлев, образина глупая, рекрутов запросил, а оружия им — нет. И пропитания в запрос не сообразил внесть. То есть — падет сие дело на тебя, князь. И пропитание, и оружие. Пять десятков стволов старой выделки на складе лежит, даже на грабли не годны!
— Эх, Мятлева за эту дурь точно надо было народу по противню отдать! Где он нынче?
— Что, сам решил со старика шкуру спустить? Так не успел! Я его одного отпустил, тайно, в ночь. Мой холоп Сенька проследил — доскакал Мятлев до большого тракта. А далее — к обозу примостился. Уцелеет.
