уже немцы окружили польский корпус{199}, перешедший еще при самодержавном правительстве из Польши в Россию, чтобы его обезоружить. До разгона Ц. Рады крестьяне помогали немцам, а теперь они уже начали поддерживать поляков, которые заявили им, что они воюют с немцами «за вашу и нашу свободу», на этой почве, говорят, случались у крестьян столкновения с немцами, но немцы в конце концов голодом вынудили поляков сдать оружие. То же самое происходит и вокруг Золотоноши с целым рядом сел: они, окопавшись, не хотят сдавать оружия, а немцы окружают их со всех сторон артиллерией. Говорят, что в той местности крестьяне убили поодиночке больше десятка немцев и не хотят выдать ни виновников, ни оружия. Рассказывают, что зажиточные крестьяне стоят за гетманское правительство, потому что оно разогнало земельные комитеты и вернуло им землю, которую захватила «пролетария», а беднота проводит против них «аграрный» террор — поджигает, убивает из-за угла, портит посевы, немцы же пытаются навести порядок, обезоружить бедноту, арестовывают виноватых, вот из-за чего беднота и враждует против немцев. Кроме того, немцы вывозят из сел хлеб, и он страшно дорожает, и беднота должна голодать, потому что теперь купить ей негде. Спілка и эсеровская организация поддерживают своей агитацией этот боевой настрой бедноты и подстрекают ее к партизанской войне. Не знаю, чем это все закончится, но для меня ясно, что многие крестьяне пострадают. Мой управляющий из Перешор пишет, что австрийское командование отбирает у крестьян награбленное помещичье имущество и «где находят награбленное, применяют к тем телесное наказание, увеличивая его по количеству и цене награбленного». Вг. Окнах, на границе с Подольской губернией, в 20-ти верстах от Перешор, когда крестьяне отказались выдать оружие и убили несколько немцев, то привезли артиллерию и крестьяне были «сильно наказаны» но как именно, о том управляющий еще не узнал. Хотя у меня ни в Перешорах, ни в Кононовке крестьяне ничего не ограбили и «наказывать» их никто не будет, но мне совсем не хочется туда ехать. Я не был там в самый разгар большевизма, то как-то неловко ехать туда теперь, когда возобладала реакция. Хотя у меня с крестьянами всегда были хорошие отношения, но в такие заостренные моменты, как сейчас и 1905-й год, они считали меня своим врагом, как человека, принадлежащего к враждебного им классу — помещиков. Правда, и в Перешорах, и в Кононовке есть несколько мужиков из более зажиточных, которые и в самые сложные времена были со мной в хороших отношениях, приезжали ко мне, расспрашивали, советовались о том, что оно теперь делается и что с того будет. Я говорил им, что всякая революция, как говорил мой учитель истории Смоленский, идет по такой схеме: есть монархия «быть по сему», наступает революция, которая, сбросив монарха, объявляет республику, а при дальнейшем развитии, республика переходит в «режьпублику» т.е. из монархии уже делается анархия, а затем вновь возвращается монархия — и «быть по сему» т.е. начинают бить розгами по старой даме[52]. Стало быть, я их предупреждал, что если революция приведет к анархии, то беспременно вернется монархия и наступит реакция; я уговаривал их, предостерегал, отводил от крайних анархических поступков, чтобы потом они не были биты. Они мне верили, потому что в 1905 году я их так же предостерегал, и их не били, как соседних крестьян. А когда петроградское большевистское правительство, а за ним и Ц. Рада узаконили тот грабеж, который совершили везде крестьяне, то и перешоряне и кононовчане перестали мне верить, и я сам начал сомневаться в том, как бы не отобрали земли безвозмездно. Но все-таки я их утешал и сам утешался тем, что между нами не получилось никаких эксцессов и земля перешла к ним по закону, принятому правительством. Они все же считали, что большевистский закон лучше, потому что Ц. Рада оставила за землевладельцами усадьбы, сады, виноградники и т.д., а большевики все это передали народу.

Думаю, что у нас со временем установятся хорошие отношения, потому что ни они мне, ни я им ничего огорчительного не сделали, но все-таки не тянет уже меня в деревню, и я охотно все распродам, как только можно будет делать купчие; оставлю себе усадьбу для дачи и кусочек земли вокруг нее.

29 мая

Когда произошел переворот, то все социалисты были уверены, что это ненадолго, что на селе поднимется восстание, и тогда немцы вынуждены будут снова позвать в правительство социалистов. К тому же, исходя из сообщений, которые присылал берлинский посол Севрюк, была надежда на левые партии в Рейхстаге, которые будут протестовать против переворота. Севрюк так был в этом уверен, что не хотел покидать посольство и сдавать свой пост, несмотря на неоднократные приказы Василенко, который перед Дорошенко был временным министром иностранных дел. Теперь вместо соц.-революционера Севрюка послом в Берлин едет кадет барон Ф. Р. Штейнгель{200}. Вместо резкого, нетактичного мальчишки-революционера едет солидный, даже по внешнему виду авантажный, умеренный и весьма тактичный, деликатный барон. Но все его плюсы будут нам минусом, потому что Штейнгель, горячо убежденный сторонник единой неделимой, в Германии попадет в дипломатические круги, настроенные так же, как и он. До войны он, имея многих украинцев в своих друзьях, а потому чувствуя себя украинцем, принадлежал к украинской организации Тов-ва украинских прогрессистов, хотя вместе с тем был и деятельным членом кадетской партии, но таких кадетов в нашей организации тогда было немало: Полторацкий{201}, Вязлов, Василенко, Чепурковский{202}, Уляницкий{203}, Лозинский{204} и многие другие, менее деятельные. Во время войны, когда в украинских кругах начала проявляться «пораженческая» тенденция, некоторые из наших кадетов, твердо стоявшие на лозунге — «до победного конца», начали протестовать против германофильской направленности ТУПа, а среди них горячее, энергичнее всех выступал Штейнгель, который в конце концов, возмущенный, вышел из общины, обвиняя украинцев в измене России, в сепаратизме и проч. Когда российское правительство перешло в большевистские руки, Штейнгель, говорят, стал мягче в отношениях к украинцам и снова стал говорить о федеративной России и называть себя украинцем. Когда немцы пришли освобождать Украину от большевиков, то Штейнгель страшно этим возмущался и считал это несчастьем для нашего края. Когда мы как-то встретились с ним на улице, то он, показывая на немецкий эшелон, с грустью сказал: «Пропала Россия». А когда я ответил на это старинной поговоркой: «Пусть хоть черт из болота, лишь бы не Москва», то он ответил, что он имеет в виду Россию, «конечно, не прежнюю,