у нее на уме. На прошлой неделе я размышляла об этой премудрости – не верить каждой возникшей в голове мысли. Я спросила ее, как она справляется с вторжением личного в рабочее пространство – то есть в психологическое состояние потока, необходимое для письма, – и она отреагировала так, будто не поняла вопроса. Похоже, Айлин ничему не позволяет туда проникнуть. Она по-прежнему мой кумир.

В пятницу вечером Кевин и я ужинали с Брэдфордом Нордином в Mystic Cafe на Кастро-стрит. Кастро была забита гуляками, приехавшими накануне открытия Ярмарки Фолсом-стрит[1]. Возле трамвайной остановки толпились совершенно голые, преимущественно немолодые мужчины; они слонялись без дела, словно щуплые белые голуби. У некоторых были примечательно длинные члены. Позже, когда мы с Брэдфордом со смехом вспоминали их, Кевин переспросил: «Какие голые мужчины?» А Брэдфорд и я опешили: как он мог не заметить? Не торопясь, мы болтали о фильмах, гомосексуальных художниках и журналах для геев, сплетнях, текстах об искусстве, отношениях. Брэдфорд сказал, что я всегда могу написать ему, если вдруг начну терять из виду жизненные цели, и он поможет мне вернуться в нужное русло. Я попробовала написать в субботу, и он действительно сказал мне взять себя в руки. К тому моменту от дурноты, прежде маячащей где-то на заднем плане, стало совсем невмоготу и, когда я добралась домой, мои внутренности крутило.

В субботу стало хуже, с самого утра болела голова и подташнивало, но я всё равно собралась и поехала с Кевином в Сокел, что рядом с Санта-Крузом, на свадьбу Сюзи Маркэм и Терри Олсона. Дорога вдоль берега, как и следовало ожидать, была восхитительна. Мне было приятно вспомнить о том триместре, когда я преподавала в Калифорнийском университете в Санта-Крузе и ездила по этому шоссе дважды в неделю: эйфорические пейзажи, горы и прибой. Каждый вечер после занятий я смотрела, как солнце садится за океан. Я наслаждалась жизнью. Нагрузка была небольшой, что тоже было суперклассно. Мой стиль преподавания тогда был более радикальным – вернее, это сейчас моя радикальность проявляется по ситуации, а раньше от нее было некуда деться. С возрастом я стала способна учитывать разные точки зрения помимо «такая уж я, нравится вам это или нет». Хотя в некоторых ситуациях – и сейчас это мучительно больно признавать – позиция «такая уж я, нравится вам это или нет» мне бы не помешала.

На свадьбе мы с Кевином были в компании поэтов Брента Каннингэма, Мелиссы Бенэм и Синтии Сейлерс. Это уже третья свадьба за год, на которой оказались мы впятером: сначала свадьба Брента и Мелиссы, потом Стефани Янг и Клайва Уорсли, и вот теперь – Сюзи и Терри. С каждой свадьбой доля поэтов уменьшалась, так что здесь, у Сюзи, мы были последними выжившими, как финалисты реалити-шоу. Мы сели за столик ужинать и, смеясь, болтали друг с другом несколько часов. Синтия всё восторгалась одним экстрасенсом, к которому обращались многие местные поэты, и, хотя меня никогда не интересовала эта тема, я написала ему на почту, как только добралась до дома, и запросила телефонную консультацию.

Пока мы ехали обратно, головная боль и тошнота мучили меня всё сильнее и сильнее. Большую часть ночи меня выворачивало, тошнило ужасно. Заснуть получалось только лежа на диване в темноте перед тихо работающим телевизором в попытках найти что-нибудь незапарное. Посмотрела начало «Дюны», но даже там была эта чудовищная гигантская голова в баке. Время от времени просыпалась и видела обрывок какой-нибудь сцены. Кайла Маклахлена в специальном костюме для пустыни, перерабатывающем телесные жидкости, чтобы он мог неделями обходиться без питья. Когда я проснулась снова, шел фильм про серийного убийцу детей, и я выключила телевизор.

Большую часть воскресенья я провела в кровати; тем временем под окнами публика стекалась на Ярмарку Фолсом-стрит, которая проходит в двух кварталах от моего дома. Я час говорила с экстрасенсом, которого порекомендовала Синтия, и да, я под впечатлением. Ко всему прочему он дал мне совет насчет тревожащего меня человека/положения, и после разговора мне стало гораздо спокойнее. Ближе к вечеру я зашла за готовой едой в магазин Rainbow Grocery, который тоже находится по соседству с Ярмаркой Фолсом-стрит, на случай если мне не захочется готовить. Там были посетители Ярмарки, и, хотя я привыкла к голым и полуголым телам на улицах Сан-Франциско, видеть их в магазине натуральных продуктов с маленькими пластмассовыми корзинками в руках было довольно дико. Вечером мы с Кевином ужинали со Стивеном Мотикой в Osha Thai на 3-й улице. Пока я пыталась определиться с заказом, Кевин и Стивен увлеклись сравнением книги Тима Дина о незащищенном сексе «Безграничная близость» (Unlimited Intimacy) и «Нет будущему» (No Future) Эдельмана, которое свелось к странному выбору между надеждой и отчаянием. Потом мы вернулись домой, посмотрели Mad Men и пошли спать. Спала я крепко, и теперь в моем мирке нет ничего, кроме спокойствия, слабости, этого блога и котов. Сильвия подергивает вибриссами и лапками, как будто ей что-то снится, но глаза у нее полуоткрыты. Именно так я сейчас себя и чувствую: пальцы на клавиатуре подергиваются, отстукивая сон. Насыщенный сон, правда?

* * *

30/10/10

Невинность

У меня на холодильнике висит фотография семилетней меня, закрепленная магнитом. Я во дворе бабушкиного дома, на мне бабулина меховая шуба, шляпа, солнечные очки, украшения, белые перчатки, туфли на каблуках, я элегантно демонстрирую ее сумочку. Эта гетеронормативная игра приводит меня в восторг. За кадром – бетонный фонтанчик для птиц; мои старшие кузины украсили его разноцветными осколками бутылок и керамики. Там, где проходит граница между двором и дорожкой, растет ревень, который мы собираем, чтобы бабушка уварила его с корицей и апельсинами. До того, как Shell Oil выкупила окрестные месторождения и мы начали переживать, что какая-нибудь цистерна с нефтью может взорваться и тогда оранжевое пламя до небес поглотит бабушку вместе с домом, отец собирал в полях дикую спаржу и бабуля готовила ее в сливочном соусе. Отцу нравилось любое блюдо со сливками: мы часто ели копченые мясные чипсы в сливках на тосте, которые, по словам отца, в армии называют дерьмом на корочке.

Мне нравилось проводить выходные с бабушкой и дедушкой. Дедушка был пьяницей и грубияном, но доставалось только бабуле. Иногда он брал меня с собой в ближайший бар, а порой мы просто смотрели телик и ели ананасовый щербет, посыпанный арахисовой стружкой. Бабушкина и дедушкина любовь необременительна, как беззаботный роман, – в противовес запутанной драме домашней жизни с матерью и отцом. Родители ладили, но мое детство на Оукдейл-авеню скорее напоминало несчастливый брак.