Похоже, что это угасание войн преимущественно обусловлено теми изменениями, которые произошли в отношении к ценности и эффективности войны, в особенности за последнее столетие. Ключевым моментом здесь выступают ухищрения дельцов от идеологии, а не разнонаправленные социальные, экономические или технологические тенденции либо формирование институтов, торговля или модели взаимозависимости, которые зачастую выглядят в большей степени следствием мира и нарастающего неприятия войны, нежели их причиной. С этой точки зрения война – это не более чем идея, некий институт, который, подобно дуэлям или рабству, прижился на теле человеческого бытия. Война – не каверза судьбы, не послание из ада, не стихийное бедствие и не отчаянный изобретательный заговор, измышленный каким-то кукловодом-садистом где-то наверху. Поэтому мне представляется, что институт войны пребывает в явном упадке и невостребованности в силу изменения отношения к нему. Примерно по такой же модели сложилась участь рабства – древнего и мощного института, со временем проявившего свою несостоятельность и затем преимущественно вышедшего из употребления.

Второй из ключевых тезисов предполагает оценку гражданских войн в период после холодной войны. За редкими исключениями гражданские войны представляют собой прежде всего акты хищничества, которые совершают преступники или военные бароны, а не столкновения между этническими группами или цивилизациями, причем зачастую такие действия осуществляются небольшими отрядами. Таким образом, в значительной и все большей степени война превратилась в собственные пережитки (remnants) – или отбросы, – а участвуют в этих остаточных военных действиях головорезы.

Третий тезис обращен к возможностям международного сообщества, в особенности развитых стран, пресекать криминальные войны и свергать мафиозные режимы при помощи военно-полицейских интервенций. Опыт периода после холодной войны подсказывает, что это не самая многотрудная задача: головорезы, как правило, трусливы и действуют по обстоятельствам, поэтому организованная и дисциплинированная крупная армия в принципе одержит над ними верх. Однако, несмотря на общее представление о том, каким должен быть мировой порядок после холодной войны, развитые страны по ряду причин едва ли осуществляют подобные действия систематически. В числе этих причин – резкое неприятие боевых потерь, принципиальное отсутствие интереса к таким действиям, нежелание ввязываться в них надолго, невозможность конвертировать успех интервенций в политические очки, глубоко укоренившиеся предубеждения против войны и агрессии и неверное, но удобное предположение, что гражданские конфликты вызваны неизбывной и не поддающейся рациональному объяснению межэтнической рознью, которую не смогут утихомирить благонамеренные чужеземцы.

Наконец, четвертый тезис подразумевает, что ключевым для значительной части сегодняшних гражданских войн моментом является отсутствие эффективного государственного управления, а не этнические трения или другие, еще более заоблачные материи. Исторический пример Европы показывает, что создание дееспособного государства в конечном итоге оказывается наиболее надежным способом долгосрочного контроля над большинством пережитков войны, а в перспективе и их искоренения. Существует ряд примечательных, хотя и не решающих свидетельств того, что даже в беднейших регионах мира правительства в целом становятся более эффективными, в результате чего криминальные войны (и криминальные режимы), подобно организованным войнам, возможно, войдут в стадию окончательного угасания.

Предыстория и контрасты

В этой книге я развиваю, перерабатываю и очень существенно расширяю аргументацию, представленную в опубликованной в начале 1989 года книге «Прочь от Судного дня», в которой рассматривались войны между развитыми странами. В то время военный и дипломатический историк Майкл Ховард в рецензии на мою книгу отнесся к ее основному тезису скептически, вежливо предположив, что «благоразумный читатель все же проверит, исправно ли ближайшее бомбоубежище». Однако уже к 1991 году Ховард размышлял о появлении «довольно приличной вероятности того, что война в смысле масштабного организованного вооруженного конфликта между высокоразвитыми обществами может не повториться вновь, а стабильный каркас международного порядка будет прочно утвержден». Два года спустя военный историк и аналитик Джон Киган в работе «История войны» констатировал, что та разновидность войн, которая была предметом его исследований, вероятно, сходит на нет: «Проведя всю сознательную жизнь за чтением книг о войне, вращаясь в военных кругах, бывая на боевых позициях и наблюдая последствия войны, я бы предположил, что война, вероятно, больше не привлекает людей как желанное или эффективное средство устранения разногласий между ними, не говоря уже о том, что она не воспринимается как некое рациональное решение». Мэри Калдор в конце прошлого столетия допускала, что «варварство межгосударственных войн, возможно, уже отошло в прошлое», а в начале нынешнего столетия Роберт Джервис пришел к заключению, что войны́ между ведущими державами «в будущем не предвидится», или, как сформулировал эту мысль Джеффри Рекорд, война может «полностью исчезнуть»[11]. В дальнейшем наша планета, похоже, продолжила и даже ускорила движение прочь от Судного дня – после 1989 года это понятие фактически приобрело легкую ауру причудливости. И многие бомбоубежища, вопреки благоразумию, кажется, забросили.

Книга «Прочь от Судного дня» вышла как раз накануне окончания холодной войны и почти полностью была посвящена исследованию крупномасштабных войн, в то время как эта книга охватывает все разновидности войн, не только те, которые ведутся между развитыми странами. Эта книга включает и усиливает сделанный в предшествующей работе акцент на имеющей серьезные последствия значимости изменения отношения к войне. Кроме того, в этой книге представлен и разработан своего рода восходящий метод исследования войны, сфокусированный на способах набора, удержания в строю и мотивирования участников боевых действий. Я хотел бы подчеркнуть, что военное насилие в основе своей совершается не крупными и, по сути, воображаемыми сообществами, такими как культуры, цивилизации или народы, а группами вооруженных людей, которые мобилизованы специально ради участия в войне. За исключением самых примитивных войн, в число участников боевых действий входит лишь малая доля членов того сообщества или группы, которые они призваны представлять, и в огромном количестве случаев численность этих людей по любым меркам чрезвычайно невелика – десятки, сотни или несколько тысяч.

Таким образом, мой подход разительно отличается как от подхода, сторонники которого утверждают, что большинство нынешних (и будущих) войн является воплощением столкновений цивилизаций космического масштаба, так и от подхода, в рамках которого гражданские конфликты рассматриваются как проявление ненависти – глубинной, неизбывной и древней, пусть и вырвавшейся наружу лишь сейчас. Мой подход также принципиально противоречит идущему от Гоббса образу гражданской войны как отчаянного конфликта всех против всех, когда брат идет на брата. Я же вижу в подобных конфликтах социальную катастрофу, творимую преимущественно небольшими бандами головорезов, промышляющих хищничеством. Кроме того, мой подход подразумевает критическое несогласие с позицией военного историка Мартина ван Кревельда, который справедливо, по моему мнению, утверждает, что «армии будут заменены специальными силами безопасности полицейского типа, с одной стороны, и бандами головорезов – с другой», но при