– Как же теперь, – вздохнула Бальца, помешивая в кастрюльке картофельный суп, на запах которого мое почти отогревшееся нутро реагировало вполне благосклонно. – Куда мне теперь?

– Вернешься к себе в Кронен, работу найдешь нормальную.

Я сунула пальцы за манжет и достала оттуда монету в 5 чаров. Сумма небольшая, но приятная. Собиралась служителя, что Огаста отчитывал, вознаградить, вроде так положено сверх платы за ритуал, но благоприобретенная скаредность взбунтовалась. Пальцем провезла денежку по столешнице в центр, орчанка заметила и тут же в позу встала. Выглядело внушительно.

– Возьми, – попыталась упорствовать я, но меня отругали. И налили супа.

– А занычку вашу я перепрятала, – бухтела кухарка, сунув злополучные чары мне обратно за манжет. – Тут под раковину, где ведро с обмылками стоит, комнаты перероют все, а в помои вряд ли полезут. 

Я была увлечена супом, и мне было немного все равно, где мое безумное сокровище в 25 чаров, жемчужные сережки и дарственная на лавку лежит, главное, чтоб не нашли. Деньги не пахнут. Но Бальца! Я в задумчивости почесала длинную царапину на ладони. Не помню, как поранилась. Но я много чего не помню, или вот – забываю.

– И когда успела только? – Это я не о царапине, понятное дело.

– Когда-когда… – отозвалась Бальца. – Да в тот же день. Ясно стало, что супруг ваш не сам преставился, я и перепрятала… Вас разговаривать позвали, а меня как раз отпустили. Вы простите, что я вопила на весь дом, и потом еще, но очень уж страшно он лежал. Лицо все в черных венах и в глазах сплошь чернота, голова на бок свернута и спина дугой. А грудину он, видно, сам себе изодрал, когда дышать нечем было, только вместо крови все такая же чернь, прямо поверх знаков.

У меня в памяти отложилось только два раза, когда я видела Огаста без одежды, и никаких татуировок у него на теле не было, во всяком случае на груди. Грудь вспоминалась хорошо и общая спальня, и даже немного венчание, а вот процесс вступления в законные права мужа над женой – вообще никак. Просто уверенность, что было, и все. Нет, за три года, конечно, можно детали позабыть, особенно если там такие же детали, как невнятный нос, но чтоб совсем вот так… Странно… Я так удивилась, что даже ложку до рта не донесла и решила уточнить:

–  Каких знаков?

– Понятия не имею, я ж не училась нигде. Что бабка-шаманка показывала, то и знаю. Амулеткой простой из хозяйственной лавки пользоваться могу, и так, по мелочи, почистить-погладить. Но знаки нехорошие, темные, на крови и силе, как некроманты плетут.

А я и с амулетами не могла. Даже с теми, что для немагов. Все равно хоть какая-то кроха да нужна. На нулевой потенциал и то срабатывают. У меня же этот ноль со знаком минус был.

– А Огаст тут каким боком, он же не маг?

– Да не боком, а целиком. Пусть и не маджен. Слухи ходили, что покойная мадам его от кого-то из старших Крево прижила, а замуж выскочила, чтоб срам спрятать. Она шебутная по молодости была, но с характером. Не красотка, однако внимание привлекала, прям как вы.

Я снова удивилась. Не тому, что я внимание привлекаю, а тому, что на Бальцу внезапно болтливость напала. До случившегося она, кроме хозяйственных вопросов и погоды, со мной мало что обсуждала.

– Когда Смута началась, инквизиция по старым семьям хорошо прошлась, не только Крево под корень извели. Сюда тоже наведывались, проверяли, а значит не слухи то были, а самая правда, – понизив голос до шепота продолжила Бальца, но так уверенно, словно сама лично при всем присутствовала. 

Нет, я знала, что орчанка куда старше, чем выглядит, но она же работает тут всего ничего, а про мадам вон сколько знает. Я, кажется, слишком выразительно все это думала, раз она пояснять взялась:

– Я тут и прежде служила. Когда мадам не стало – ушла, а как узнала, что хозяин жену привез, так и вернулась, подумала, что вам с таким нелюдимым типом совсем тоска будет. Он и женился только оттого, что без наследника усадьба короне отошла бы. Кроме своих коллекций знать ничего не хотел, и вас будто только по трости и выбрал. А вы?

– Что я? Зачем жени… Замуж пошла? А кто меня спрашивал?

Бальца слегка смутилась и принялась шумно переставлять тарелки и сковородками греметь. Я покосилась на свою надежду и опору, простую, даже грубоватую, с круглым костяным навершием в розетке из листьев. У Огаста в коллекции были шикарные трости. Я однажды все перетрогала, когда он в Нодлут ездил, думала выпросить какую-нибудь, но он как-то узнал о моем самоуправстве и так вопил, что даже мне понравился немного. Впервые за полтора года совместной жизни. Что-то в нем настоящее проступило, живое.  А в следующие полтора был только тот случай, когда он меня стервой назвал. 

Я задумчиво шкрябнула по дну тарелки. Даже не заметила, как все съела. Бальца обернулась на звук, посмотрела на меня внимательно и, снова перейдя на шепот, спросила:

– И вы совсем-совсем ничегошеньки не слышали? Хозяйский кабинет же как раз над вашей спальней.

Я покачала головой, что ничего. Я и дознавателям в разных вариациях об этом же говорила, только смотрели они на меня точно так же, как и экономка – с сомнением.

– И когда поднимались наверх он вам странным не показался? – допытывалась Бальца. – Он весь день нервный был. Будто ждал кого.

Днем я Огаста не видела. Дом не такой уж большой, но в нем достаточно места, чтоб вполне успешно друг друга избегать. Да и обедали мы с ним порознь: я обычно на кухне, а ему в кабинет подавали, если он дома был.

– Когда? После ужина? – уточнила я.

– Позже, когда ко сну приготовились и прочему.

– Чему прочему? 

– К… супружескому долгу. Как всегда, в первый день месяца, – забрав пустую тарелку и подозрительно косясь на меня, проговорила экономка.

Никогда не думала, что от удивления может в горле спирать и пробирать ознобом, но вот же… А я, оказывается, раз в месяц примерная жена, только не пойму никак, жалеть мне,